Я пришел домой, мама накрыла праздничный обед.
Ого, удивился я про себя. У нас отродясь не было в доме праздников, подарки мы не дарили друг другу, а уж тут просто пир.
Стол ломился от угощений, по такому случаю мама запекла целого поросенка. Видимо, намечалось что-то серьезное. Мама и отец сказали праздничную речь: я уже взрослый и теперь смогу самостоятельно себя кормить. Мама даже заплакала, она всегда не могла сдерживать слезы. Вот такая жизнь, сырая – я бы ее назвал.
– Мы положили все силы на твое воспитание, сын, – продолжил тираду отец. – Теперь и твоя очередь отплатить нам тем же. Завтра выходишь на свою первую работу, помощником шофера. А там дальше разберемся, – подытожил отец, выпрямил спину, поднял голову и гордо расправил грудь.
Я смотрел на все это действие с затуманенным и совсем безразличным взглядом, в точности как у поросенка на столе. С ужасом представил, что меня ждет впереди. Работа шофера – от страха и отвращения меня затрясло, лоб покрылся испариной, и я заплакал прям за столом.
Отец выпучил глаза от злости, мать побледнела. А я рыдал, что есть мочи.
– Все, закончился праздничный обед. Иди в комнату и приведи себя в порядок, противно на тебя смотреть, ничтожество сопливое.
Я поплелся в каморку, еле волоча ноги. За спиной вырос горб, шея опустилась, голова повисла и болталась, как у неваляшки, от собственной никчемности. Я уселся на кровать и еще сильнее разрыдался.
* * *
Я проснулся от лучей солнца, которые заполнили мою каморку, как будто мягко намекая, что пора тебе, дружок. Я закатил глаза от испуга, что сейчас войдет ко мне отец, водрузит кепку шофера, некий такой символ престижа.
Не успел я об этом подумать, как вошел отец. Он никогда не стучался, так как считал, что он единственный хозяин в доме и ему все позволено.
– Андрюха, пора вставать, опоздаем ведь. Тебе нужно зарекомендовать себя как ответственного человека, а ответственный человек никогда не должен опаздывать. Ты понимаешь, о чем я? У тебя пять минут на сборы.
Сегодня, в первый рабочий день, отец решил сделать послабление и отстранить меня на время от расписания. Позволил подольше поспать, все-таки бывали и у него проблески хорошего отношения.
Я кивнул своей рыжей гривой, в точности как конь в цирке, которого просят сделать поклон.
– Ах да, чуть не забыл, – развернулся отец.
Наглым образом прервал мои размышления – внутри меня поднималась волна гнева и злости, я опять сжал свой кулак. От ногтей мне становилось невыносимо больно, но я продолжал сдавливать тиски своего гнева. Отец молча протянул мне кепку. Да еще какую, свою старую, которая напрочь пропахла машинным маслом и потом. Меня чуть не стошнило прям на его руку, которая принесла мне этот атрибут серьезного человека.
Он ушел. Я разжал кулак, и на ладони остались следы, углубления от моей слабости. В комнате стояло одно лишь зеркало, старое и потрепанное жизнью. Такое ощущение, что оно впитало в себя все перипетии судеб людей, которые в него смотрелись.
Так вот, я тоже решил внимательно рассмотреть себя тем утром. Долго вел диалог сам с собой, спрашивал: а как же твоя мечта? И отражение щупленького юнца робко молчало, потупив взгляд. Ну и слабый ты, фу, противно на тебя смотреть – парировал я своему отражению. Слабость, она, знаешь, как яд. Поражает постепенно твое тело, заставляет корчиться и биться в мучительных содроганиях от собственной никчемности, а потом у тебя отказывается работать все живое, что есть в твоем теле, и ты умираешь. Слабость действует очень ловко и хитро, она ждет момента, пока ты не откажешь совсем, ляжешь тут в своей каморке и умрешь на диване. Задохлик Андрей. Ну беги, Андрюша, тебе ведь пора становиться взрослым человеком.
