Чем больше он чувствовал эту отстранённость, тем больше злости рвалось наружу. Он искал способ доказать – себе, миру – что он не тот, кого можно игнорировать.
В школе он стал хулиганом. Не просто тем, кто шалит на уроках, а тем, кто их срывает. Он не терпел чужую слабость. Новенькие, нерешительные, робкие – они раздражали его. Он не осознавал этого тогда, но в глубине души злился на то, что снова ощущает себя не таким – не потому что его не приняли, а потому что он сам начал отдаляться. Словно та стая, частью которой он стал, осталась в прошлом, а внутри что-то сместилось, изменилось. И теперь он не узнавал себя.
Ему нравилось чувствовать власть, пусть даже такую мелкую. Отбирать рюкзак, провоцировать, загонять в угол словами, которые били не хуже удара. Это было его способом контролировать хаос внутри.
Учителя это видели, но ничего не могли сделать. Кто-то пытался урезонить, кто-то просто ждал момента, когда он сам исчезнет из школы. Но больше всех его ненавидела классная руководительница, Нина Васильевна. Она не боролась за него, не пыталась понять. Она хотела, чтобы его не было.
Когда он окончил девятый, ей представился шанс. Нина Васильевна пришла к его матери – не как педагог, а как человек, который наконец сбросил с плеч тяжёлую ношу. В руке – букет. В другой – коробка конфет. И то, и другое смотрелось нелепо на фоне выражения облегчения, застывшего на её лице.
– Пусть не идёт в десятый, – сказала она, не глядя в глаза. – Ему там делать нечего. В колледже будет проще.
Слова звучали мягко, почти заботливо, но за ними чувствовалось настоящее: «Заберите его. Дайте школе вздохнуть.»
Мать выслушала молча. Глаза её были усталые, потухшие. Она многое проглотила за эти годы. Но даже теперь не могла смириться.
– Дайте шанс, – тихо сказала она. Без угроз. Без слёз. Просто – как последнюю просьбу.
Шанс дали. Скрипя зубами, скрипя сердцем. Кто-то поставил нужные оценки. Кто-то сделал вид, что не видел очередную выходку. Его будто протолкнули в десятый класс с тем же настроем, с каким отталкивают тонущий предмет: лишь бы дальше от себя.
Первое сентября. Он стоял у школы, среди тех же стен, среди тех же лиц. Всё было так же, но он чувствовал: теперь он – как трещина на стекле. Формально цел, но под каждым взглядом – вибрация напряжения. Учителя не скрывали раздражения. Они не надеялись его исправить. Он был для них как отсроченный срыв. Как человек, который всё равно уйдёт, только позже.
Но что-то в нём теперь будто жгло изнутри. Он не мог уже быть просто учеником. Не мог сидеть тихо. Не мог притворяться. Он больше не ждал, когда его примут. Он уже не был тем, кто стучится – теперь он ломал замки.
И если в прошлом году он сражался с собой, то в этом – должен был сразиться с другими.
Потому что теперь конфликт выходил наружу. И начинался он – прямо в школьных стенах.
Глава 5. Черта.
Всё началось не в один день.
Когда-то давно, задолго до него, до всех, кто сейчас ходил по этим коридорам, школа уже жила по этим законам. Никто не мог сказать, когда именно это началось. Никто не помнил, когда границы были размыты, когда неважно было, кто с какого района. Это всегда было здесь – как стены, как классные доски, как звонки на перемену. Как будто здание само впитало в себя это деление, как бетон впитывает влагу: медленно, неотвратимо, до самого основания.
Это не было чем-то, что кто-то выбирал. Просто так сложилось. И это продолжалось, передавалось, как расписание, как традиция. Как часть школьной хронологии, которую никто не писал, но все чувствовали.
