Он стоял в стороне. Видел, как Даня меняется. Как в его взгляде появляется что-то колючее, отстранённое. И с каждым днём между ними росло не расстояние, а глухота. Словно Даня перестал слышать. А может – не хотел.
Потом наступил день, когда Лёша шёл по коридору школы, а Даня прошёл мимо. Не обернулся. Не кивнул. Не замедлил шаг. Просто прошёл – рядом с кем-то другим, с громким смехом, с «чувак, ты видел вчера?». И Лёша остановился. Смотрел вслед. И не знал, что делать с тем, что в груди стало тянуть, как будто внутри всё начало проваливаться.
Он не злился. Он понимал. Даня выбрал. Далеко не первый, кто от него уходил. Но почему каждый раз это больно? Почему каждый раз – как будто тебя вычеркивают?
Он не говорил об этом маме. Не жаловался бабушке. Даже Ване ничего не сказал. Только стал чаще задерживаться во дворе. Подолгу смотрел в окна домов, где горел свет. Гадал – что там внутри? Кто кому сейчас говорит: «я рядом»?
Иногда шёл на остановку и смотрел на автобусы. Не чтобы уехать. Просто смотреть. Представлять, как это – сесть и поехать туда, где никто тебя не знает. Где можно начать с нуля, не быть «тем самым Лёшкой, которого опять не выбрали».
А потом шёл к бабуле. Та встречала без слов. Просто гладила по плечу, как будто всё понимала заранее. Ставила чай. Пирог. Была. Молчала.
После пирога он поднимался на балкон – тот самый, с видом на холмы, где горизонт всегда оставался ровным. Не красивым, не особенным, но упрямо спокойным. Он вставал, облокачивался на перила, просовывал пальцы между ржавыми прутьями и смотрел в ту даль, где, казалось, ничего не происходило. Но именно там было то, чего не хватало: неподвижность. Постоянство. Молчание, в котором не прятались предательства.
Холмы не обещали. Не звали. Они просто были. И от этого становилось немного легче.
Лёша стоял, и в голове прокручивались сцены. Как Даня хохочет, хлопая кого-то по плечу. Как уходит, не оборачиваясь. Как школа снова сжимается, становится тесной и враждебной, потому что в ней будто не осталось места для него.
Он не знал, чем хуже. Не знал, чем он не подошёл. Он ведь старался. Был рядом. Не предавал. Не сплетничал. Ждал. Был верным. До последнего.
Но всё равно – не тот.
Он начал копаться в себе, не специально. Мысли сами заползали, как холод в ботинки. Может, с ним что-то не так? Почему все, кто важен, в какой-то момент поворачиваются спиной? Почему его так легко обойти, заменить?
Он вспоминал, как и в школе с ним было… иначе. Учителя – будто заранее ставили клеймо. Одни – усталые, другие – насмешливые. Словно смотрели на него не как на ученика, а как на чужого. Он чувствовал это кожей – эту чужесть, как тень за спиной.
И теперь всё будто сходилось в одну линию. Сначала учителя. Потом Даня. Завтра, может, кто-то ещё. Он становился прозрачным. Как будто существовал только до тех пор, пока был полезен, пока нужен. А потом – исчезай.
Он не делился этим ни с кем. Не потому что не хотел – просто не умел. А может, боялся, что скажут: «придумал», «переживёшь», «все через это проходят».
Но ему не нужно было «все». Ему нужно было просто, чтобы кто-то сказал: «ты не лишний».
В ту ночь он не уснул сразу. Лежал, уткнувшись лбом в подушку, слушал, как во дворе лает собака, как поскрипывает кровать под Ваней, как часы на кухне отсчитывают секунды. Всё было, как всегда, но в этом «как всегда» появилось что-то пустое.
