На сцене работали монтировщики. Думал, выгонят из зала, но они не актеры, они увереннее и проще, спокойно разрешили через сцену напрямую выйти к кабинету худрука, совсем близкому к зрительской части. Я оказался в темном, заставленном реквизитом коридоре. Какое-то время копошился, пятился, больно натыкался на углы объемных предметов. Пожарной инспекции на этих лицедеев нет! Уже собирался посветить себе телефонным фонариком, но справа под дверью увидел полоску света. Пошел на него. Оказалась грим-уборная. Осмотрелся – никого. Собрался уходить, но в трельяже одного из гримерных столов увидел старуху с косой. Отпрянул в испуге, снова обо что-то саданулся, кажется о деревянный подлокотник старого дивана.
– Молодой человек, вы не меня ищете? – выйдя из-за ширмы, за которой переодевались, игриво обратились ко мне с сигаретой в зубах, явно довольные произведенным впечатлением. Голос манерный, астматический, как у Дорониной. Коса тонкой рыжей змеей мирно лежала на груди. Косу венчал красный бантик, в тон маникюру. Платье в пол. Спина ровная, будто палку проглотила. Глаза густо накрашены. Челюсть взглядом выбивает. На гримерном столе стакан с бутылкой коньяка, в пепельнице гора окурков. Не мхатовская, но старуха!
– А не подскажете, как найти кабинет вашего художественного руководителя?
– Значит, опять из газеты, – потеряла ко мне интерес и, перекинув косу за спину, уселась в свое кресло, – много вас тут топает.
Я показал удостоверение.
– А-а, так вы а-ля Гоша Ловчев! – снова засияла. – Не зря сослепу померещилось, что Гришкин призрак бродит по театру. Вот кому на телике светиться, клянчить наследство, а то подобрали непохожего. Тот скрипач даже на его ношеные тапки не тянет.
Представилась Ритой Подволодской. Ни о чем не говорило. В кино вроде не мелькала, хотя тут же добавила, что много снималась, особенно у Рязанова.
Предложила второй стакан и выдвинула стул рядом с собой. Пришлось отказать (на работе) и обойтись диваном у выхода. От этой гранд-дамы лучше держаться на безопасном расстоянии, и с него против воли любоваться породистым злом (иногда Прокышем так любуюсь, тот еще лукавый бес). Я вообще симпатизирую бывшим хулиганкам. С них песок сыплется при каждом кашле, а эти гусарихи продолжают для тонуса накручивать бигуди, выкуривать по пачке в день, в одиночку глушить коньяк, безвредно заигрывать с юношами, не выпадая из вечной игры между полами. Им до сих пор важно, как они выглядят и что о них думают. Из «большого спорта» только вперед ногами. Все элегантные бабушки были когда-то модными дамочками, а до этого – нарядными девочками. Мастерство не пропьешь. Такие артачатся с пеленок и до самого конца, переживают всех мужей, детей и даже внуков, снова выходят замуж, и в гроб их приходится загонять палками. Им некогда сидеть в поликлиниках с потухшими глазами, сдавать анализы, ругаться с врачами и думать о болезнях. А если в результате травмы или пережитого инсульта теряют возможность двигаться, то быстро угасают. Не умеют быть потерпевшими и жить по инерции, как растение. Страстно всем интересуются. Без наводящих вопросов сами все выложат.
– А вы тоже не верите, что он сын? – чиркнув зажигалкой, предупредительно поднес к ее губам пламя, когда та привычным движением потянулась к своей пачке. Оценила мою галантность – одарила чарующей игривой улыбкой. Зубы целые и белые.
