Амели настороженно смотрела на него, но демон так и не договаривал.
— Так и что?
Орикад повел бровями, волоски дрогнули, как усики бабочки:
— Больно ты сейчас на собаку эту похожа. Звонарем звали. Потому что лаял громче всей своры, — он вновь залился смехом — явно издевался.
Амели ощутимо приложилась по спине, покрытой мягкими волосками. Будто кошку тронула. Даже заходило что-то хлипкое под пальцами, будто косточки. Она поежилась и брезгливо вытерла ладонь о подол, а демон отлетел к дверям.
— Чего ждала? Великие тайны? Секреты досточтимого хозяина?
Амели не знала, что еще сказать. Просто смотрела на маленького уродца, сжимала до ломоты кулаки и слушала собственное шумное дыхание.
Демон поджал губы:
— Ну, и чего надулась? Какие другие… Вон, хотя бы служанку твою взять. Мари. Дура бесхребетная. Всем хороша девка — да пресная, как лепешка. Только и годится что принеси-подай. Ни слова поперек, ни жалобы.
— А я, значит, не пресная?
Демон расплылся в улыбке:
— Ты — дура. А за дураками всегда наблюдать интереснее. Дураки могут этакое выкинуть, что сердце зайдется.
Амели сняла башмак и со всей силы швырнула в Орикада:
— Вон пошел! Гадкая мерзкая гадина! Вон!
Башмак угодил в закрытую дверь — так ловко демон выскочил из комнаты, словно в воздухе растворился. Амели села на кровать и нервно теребила травчатый бархат юбки, будто всем назло хотела расковырять на самом видном месте дыру. Сейчас она отчаянно ненавидела это платье. Разодрать на лоскуты, чтобы показать, как она относится к подачкам колдуна. Но порыв так и остался порывом — она попросту окажется голой.
Амели достала из-за корсажа сложенный вчетверо рисунок и расправила на коленях, поглаживая бумагу пальцами. Мари смотрела с листа удивительно спокойно и умиротворенно. Идеальная красавица с кротким ласковым взглядом. Такие выражения обычно на лицах статуй святых в соборах. Лишенные страстей, полные какого-то вселенского понимания. Казалось, им при жизни были чужды человеческие слабости. Будто все они с рождения были исполнены одних идеалов.
Вранье. Живой человек не может быть идеален. Не может быть лишен недостатков. Хотя бы самых мелких, незначительных. Даже жизнеописания святых не отнимают страсти. С одобрения церкви, конечно. Неурская дева почитается образцом красоты и женской добродетели. Но каждый ребенок знает, что была она заносчивой и самовлюбленной. Так обожала себя и свою несравненную красоту, что не находила достойного среди многочисленных поклонников. Так в девках и осталась. Это уже потом объявили ее великой святой, не поддавшейся соблазну плоти, несмотря на свою красоту. И изображают со светлым кротким ликом в окружении цветов. Не таким должно быть ее лицо. Но это уже богохульство…
Амели вновь провела пальцами по бумаге, будто, как слепая, хотела ощупать черты. Каким бы был ее портрет? Что выражали бы глаза? Была бы она красива? Или, напротив, казалась бы неприятной… Если бы Нил нарисовал ее портрет. Сейчас, пока она еще настоящая, потому что неизвестно, что будет потом. Пока она живая.
Амели сглотнула сухим горлом, поежилась, будто потянуло сквозняком. Вздор, сквозняком не тянуло. Это страх. Она бережно свернула листок, обдумывая, где бы его спрятать. Будет неловко, если Мари нечаянно найдет собственный портрет. Тюфяки отпадали — служанка, наверняка, станет перестилать постель и взбивать перины. Ящики в комоде — ненадежно. Амели металась по комнате, не находя подходящего укрытия.
