– Все! – воскликнул Неокесарийский и сделал руками замысловатое дирижерское движение. – Остались вы, Александр Терентьевич. Я чувствую печенкой, что в дате вашего рождения есть что-то особенное. Возможно, вы родились в один из спорных декабрьских дней, которые относят к до сих пор официально не утвержденному знаку Змееносца? Я угадал?
– М-м, – промычал Клятов непонимающе. Он усваивал очередную порцию спиртного и не сразу смекнул, что к нему обращаются. Неокесарийский повторил вопрос. Александр Терентьевич подумал и ответил:
– Не, я не декабрьский. Я, по-моему, тоже Рыба.
– Рыба? – огорчился Дмитрий Нилович. – Очень жаль. То есть я хочу сказать, что это замечательный знак, но просто теперь у нас целых две Рыбы… впрочем, это показательно! Ведь месяц март определяется знаком, который существует во множественном числе! Рыб и должно быть хотя бы две, никак не одна! Так что все в полном порядке, Александр Терентьевич!
– Да я не мартовский, – пробурчал на это Клятов и почему-то полез за пазуху за паспортом, как будто бы ему не поверили без документов. – Я родился двадцать девятого февраля, в високосный год. Меня по три года вообще, так-скать, не бывает…
Наступившее минутное молчание сменилось громом аплодисментов и восторженными возгласами, среди которых особенно ясно звучали партии Рака, Стрельца и Водолея. После начали горланить «Гори-гори ясно», «Зеленый Шум» и про медведя в валежнике. Александр Терентьевич, уже смирившийся со всем и плюнувший на все, пил и ел, покуда хватало сил. А когда истощились силы, свалился под стол, и заботливые руки приняли его отравленное тело и снесли в каморку, на матрац, подобно вещи, которую ставят на место после того, как попользуются.
Ночью его посетила Юля.
8
– Привет, – сказала Юля.
– Привет, – пробормотал Александр Терентьевич.
Он спал, он знал это точно.
Он находился в незнакомом дворике, на лавочке. Перед ним шумел богатырский тополь, на нижней ветке которого сидела, свесив босые ноги, Юля. Она была одета в полупрозрачный наряд зеленого цвета и незнакомого фасона.
– Не бойся, ты спишь, – Юля улыбнулась и шмыгнула носом.
– А чего мне бояться? – настороженно отозвался Александр Терентьевич.
– Ну, мало ли! – Юля пожала плечами. – Вдруг решишь, что я к тебе приставать буду.
– С чего мне так решать?
– Фа-фа-фа! – та закатила глаза, и бессмысленная реплика получилась отвратительно пошлой. – А я ведь могу!
С этими словами Юля внезапно спрыгнула с ветки и оказалась у самых ног Клятова. Александр Терентьевич успел осознать, что во сне он стоит по стойке «смирно», одетый как всегда – в то же, в чем лег.
Он испытал сильнейшее в жизни желание – забытое чувство, которое, как он ошибочно полагал, умерло несколько лет тому назад. Но он не мог пошевелить и пальцем: стоял и в глупейшем безмолвии пялился на проворное существо, которое подобралось вплотную и деловито шарило в его ширинке.
– Во сне – это ладно, – брякнул Клятов, озабоченный близким разрушением молодой семьи.
– Угу, – кивнула Юля, расстегнула последнюю застежку, и брюки свалились на… землю? Нет, под ногами была не земля, там не было вообще ничего. – Сейчас, мой маленький, Игорь подойдет. Вот увидишь, как славно получится.
Александр Терентьевич хотел спросить, зачем нужно подходить Игорю, но язык отказался ему повиноваться. Он заглянул вниз и в ужасе уставился в раскрытый Юлин рот – там не было зубов, зиял лишь страшный черный провал, откуда вдруг потянуло адским смрадом.
