Горит бумага.
Среди недолгой тишины
И хруста злого
Уже не холода важны,
А важно слово.
И важен утренний собор
В квадратах окон,
Седой узор, седой забор —
Декабрьский локон.
Стихи,
Стихи горят в костре,
Горит бумага…
1970 г.
Когда без умысла и смысла
Окно зимой заволокло,
Я жду, чтоб пламя перегрызло
Зимы немыслимое зло,
Чтоб не видать следов лукавых
В хлопковой похоти снегов,
Деревьев детские суставы.
Медвежьи туши облаков.
Львов, 1970 г.
Я с иудеями в родстве.
Мне страшно в равенстве убогом.
Как будто в вечном торжестве
Стоять перед единым Богом.
Во рту языческую слизь
Я с детства берегу любовно.
Над амулетами трястись
Мне и красиво, и удобно.
Блудливый Будда спит во мне
И за ночь слова не проронит,
И в этой хитрой западне
Молчаньем заживо хоронит.
Я отмываю от песка
Глаза Самофракийской Никки:
А в них – такая же тоска,
И в сердце – шепоты и крики.
Свой крест несу я, как таран,
По жирной иудейской пыли.
Но снова скажет Иоанн,
Что это мы Христа убили.
Я волен жить и умереть,
Любить собак и слушать воду,
Перед листвой оторопеть,
Меняя рабство на свободу.
1970 г.
Пируют свечи,
играют скрипки
Псалмы Давида
в моей улыбке.
Враги Давида
в моей печали,
Когда в оркестре
свирель молчала.
О скрипка-чудо,
печаль пивная,
Тебя погубит
душа больная.
Кладу на скрипку
худые щеки
И принимаю
ее ожоги.
Поют над ухом
четыре жилы
Про то, как саван
для скрипки шили.
1970 г.
После молитвы о хлебе
Слаще селедка и лук.
Кто научил тебя, ребе,
В тесто замешивать звук?
Будто не ест, а целует
Белых картофелин снег:
Что он у Бога ворует,
Этот смешной человек?
То задыхается в споре,
То прикоснется к вину,
Ребе копается в Торе,
Пальцы макает в слюну.
Он и старик, и ребенок -
Рыжебородый аскет.
Ребе, зачем вам приемник
И электрический свет?
Ребе, ташкентский мессия,
Школьный учитель, пророк…
Это не Рим, а Россия.
Это не дьявол, а Бог.
Ташкент, 1971 г.
И воск в ушах расплавился б уже
От стона: "Отпусти народ мой!"
Вы не найдете зла в моей душе.
Но сам я волк, искусанный, голодный.
Прислушайтесь, какой во мне вулкан:
Я небо мог бы высветить безумьем…
Вы встретите рассвет, а я обман,
Обман по воскресеньям и по будням…
Прислушайтесь, как все во мне скулит:
Я на ночь надеваю амулеты
И проклинаю всех, кто сладко спит,
Кто видит сны и верует в приметы.
Когда бы подал ясный знак мне пес,
Что дом мой в тягость, свет ему не светел -
Я б на руках туда его отнес,
Где был бы он счастливейшим на свете.
Но я не пес, не камень и не раб,
Я каждый шаг свободы вымеряю.
И для меня все страны, как этап
К освобожденному Синаю.
Ташкент, сентябрь 1971 г.
Гасят страсть и зажигают свечи.
Бог един – и нет других богов.
И глаза без устали калечат
Копьями остроконечных слов.
Азбука искателей разгадки,
Миру нужен твой лукавый плен.
После пыток, как напиток сладкий,
Ты стекаешь каплями со стен.
И в глаза, как в высохшие лужи,
Брызнет с книг кровинка торжества,
А на утро всех тоска задушит
Черными перчатками вдовства.
1971 г.
Мне ни о чем не говорит
Расположенье звезд вечерних.
Россия под снегами спит,
Как обмороженный кочевник.
Январь – любовник Колымы,
Ему плевать на чужестранцев,
Он весь под юбкой у зимы
И там ведет уроки танцев.
Он выпьет кровь одним глотком
Из человека, как из кошки,
И холодом, как молотком,
Расколет города на крошки.
И все ему-то по плечу.
А я пишу весне доносы,
Что я на родину хочу,
Где в январе целуют розы.
1971 г.
Горим, горим в осенних красках!
