– Она не заживает. На тебе все заживало как на кошке, а эта – не заживает.
Наёмница молчала.
– Да? – уточнил он.
Она не ответила, но Вогт уже понял, что угадал – вот почему она поспешила скрестить руки на груди, смыкая их так плотно, как будто пыталась заградиться от удара. Когда он снова заговорил, в его голосе проступало ликование:
– Ты могла бы увернуться. Но что-то в тот раз помешало тебе, сделало твое тело неуклюжим и тяжелым. А на этот раз ты попала в плен. Не слишком ли много неудач?
– Прекрати, – проговорила Наёмница с явной угрозой. Это дурак и не подозревал, какой опасности подвергает себя. Она могла убить его голыми руками.
– И все же, что ты чувствовала в тот день, когда получила рану? Тебе хотелось, чтобы эта боль была больше, настолько большой, чтобы ты ее не вынесла и все бы закончилось? А этой ночью, в пещере, что ты почувствовала?
– Когда я стала пленницей… – медленно произнесла Наёмница. – Не сразу, но мне захотелось жить. Но когда я в бою…
– Тебе хочется умереть?
Наёмница пошла от него, затем побежала. В ее голове не было ни одной мысли, босые ступни чувствовали, как покалывают и сминаются жесткие травинки – приятное ощущение, напоминание, что она все-таки жива. Навстречу ей несся ветер. Ее пропыленные волосы ветер отбросил с лица, и это тоже было приятным – пряди вспархивают, как взлетающие птицы, ветер холодит шею, прежде прикрытую волосами. Она жива! Вот только не знает, зачем и как ей жить… Она могла бы бежать так очень долго, восхищенная, равнодушная и отчаявшаяся.
– Эй! – закричал Вогт.
Она остановилась столь резко, что ее голова и верхняя часть тела подались вперед, а затем развернулась и с обреченным видом побрела обратно к нему.
Задрав голову, Вогт несколько обиженно смотрел на Наёмницу своими большими круглыми глазами, серыми, как туча в небе над ними.
– Что? – спросила Наёмница. – Что? Что? Что?
– Сколько еще я буду тут стоять? – уточнил Вогт.
Наёмница с усмешкой протянула ему руку. Эта усмешка исчезла, как только его белые пальцы сомкнулись вокруг ее смуглого запястья.
– Уф, ты весишь целую тонну.
– В нашем братстве я был самый худой.
– Обжоры, лентяи и слабоумные.
Они уселись на краю ямы. «Близко», – отметила Наёмница с раздражением, но – из опасения выдать свою нервозность – отодвигаться не стала, только сгорбилась и опустила голову.
– Ты не сможешь продолжать делать то, что делала раньше, – сказал Вогт. – Ты сразу погибнешь.
– Знаю, – буркнула Наёмница, рассматривая свои грязные ступни.
– Это все – игра, только игра. Причем глупая. Кроме того, в ней такие запутанные, противоречивые и легко пренебрегаемые всеми правила, что их вроде бы и вовсе нет. Но они есть, и они плохие.
– Ты о войне, что ли? – растерялась Наёмница.
– Об игре, – убежденно возразил он. – Мы не должны в нее играть. Нельзя.
– Тогда что же делать? – растерянно спросила Наёмница.
Вогт очень внимательно посмотрел на нее. Какие красивые глаза, с торжественным и грустным выражением. Наёмница уставилась в них как завороженная.
– Невозможно выйти из этой игры, – сказала она, не уверенная, что понимает их разговор.
Вогт продолжил молча пялиться на нее.
– Что? – не выдержала она. – Что? – и ощутила себя не менее сумасшедшей, чем он.
Вогт задумчиво поскреб затылок.
– Невозможно сразу выйти из этой игры, – объяснил он. – Но если мы сначала сменим ее на другую…
– На другую?
– Мы можем начать собственную Игру, – Вогт говорил медленно, явно соображая на ходу. – И если мы победим в ней…
