представ попутно на минуту
как греховодник записной.
Черкнул прикольное условье
ей на e-mail, почти картель:
«Ты дай мне справку о здоровье
пред тем, как лечь со мной в постель,
раз ты призналась мне невольно,
что мне от близости с тобой
невыносимо будет больно,
и я замучусь, как больной…»
Он ждал ответа, как обратку:
мол, и тебе бы, дуралей,
мне предоставить надо справку,
что со здоровьем всё о’кей…
На этот пас крутого стёба
он и рассчитывал в душе,
но победила просто злоба
на столь фривольном кураже.
Подначка крепкого посола
была не понята мадам,
ибо прикол на грани фола
был явно ей не по зубам.
Сегодня модно оскорбляться,
и вот уже прикольный стёб
стать может верхом святотатства,
как будто в каждом спрятан поп.
И вспыхнул гнев провинциалки
базарной склочностью словес
в безудержности перепалки,
словно в неё вселился бес.
Он попытался было ловко
стихами женский гнев унять,
но эта милая уловка
не повернула ссору вспять.
Она на грубость нарывалась,
несла такое, ё-моё,
такую гнусь, такую гадость,
что стыдно было за неё.
Ему, конечно, было жалко
её, глупышку, но потом
он понял, что пора на свалку
отправить этот весь дурдом.
Их эсэмэсками азартно
недолгий завершился бал…
Всё начиналось так занятно,
и так уродлив был финал.
Ведь зарекался не однажды:
с провинциалками – ни-ни,
они воспитаны неважно
и дурновкусию верны.
А вкусом обладать хорошим
во взглядах, навыках, во всём —
важней, нужней и даже больше,
чем обладать большим умом.
Провинциальные же нравы —
обычно скучный моветон,
заметный, словно оттиск травмы,
возникшей века испокон.
Превратно понимая блага,
они всегда держали курс,
как на огни универмага —
отнюдь не на высокий вкус.
Конечно, стёба дерзкий выпад
обидчив, груб, лукав и зол,
рисковый, как издёвки выверт,
но обалденный, как прикол,
увы, не оценённый дамой —
а зря! – прикол предполагал
не ссору в стиле мелодрамы,
а шанс ответа наповал…
Был пошлому скандалу близок
мотив разрыва напрочь, вдрызг…
Лишь память бередил, как призрак,
как отблеск тайны одалисок,
её губ натиск и изыск…
Он не корил себя нисколько,
что вляпался, как в анекдот…
И всё ж в душе саднило горько
за столь нелепейший исход.
Его прикол был тем посылом,
что пустошь будней заполнял
и вывертом своим постылым
смирял тоски девятый вал.
Ему банально было скучно,
и, дабы скуку укротить,
он случай приспособил ушло
взбодрить самца святую прыть.
Хотя, коль уж признаться честно,
избыв корректности елей,
когда столь двое несовместны,
разрыв – чем раньше, тем верней.
Он мог свалиться в штопор секса,
их разделял один шажок
от жадной прихоти рефлекса,
но Бог, как видно, уберёг.
Да, уберёг от самоедства,
от неминуемой тоски,
когда душа взыскует средство
не распадаться на куски,
когда, как прежде, невозможно
возлюбленной в глаза смотреть,
когда двойной игры негожей
невыносима кривды клеть,
когда как будто смутно слышишь
укор единственной своей
и прочь бежишь по воле свыше
от самой гнусной из затей…
Похоже, есть промысел Божий,
он и спасает в миг, когда
в безвременье и в бездорожье
слепая близится беда;
он бережёт от искушенья,
смиряет вожделенья шквал,
готовый враз, без промедленья,
в секс броситься, как в карнавал;
он словно повернёт сознанье,
на похоти поставив крест,
как будто чувствует заране
заснувшей душеньки протест.
И вот свалившемуся в штопор
даётся выход из пике,
чтобы блудливой плоти шёпот
уж не держал на поводке
и с грешною душою чтобы,
как с незабвенною зазнобой,
не оказаться в тупике.
