– Цыц! Приказ из штаба. Выселить вас и заселить футболистов. Юношеская сборная, к осенней спартакиаде готовится.
– Какие футболисты? – взвился Шкут, еще не остывший после перепалки с Анисимовым. – У нас предсезонка, мы тоже готовимся… Понч, скажи ему!
Капитан Панченко обстоятельно растолковал коменданту, что места в корпусе за «Авророй» закреплены на месяц, а миновала только половина срока. С какой радости они должны выселяться?
Это не возымело действия. Седобородый Карачун ответствовал, что объяснять приказы штаба не в его компетенции. Ему поручили передать и проконтролировать исполнение. Первую часть задачи он выполнил, а за второй непременно проследит, и коли строптивые хоккеисты начнут протестовать, это приведет их к самым печальным последствиям. Неподчинение, неповиновение, сопротивление властям… Хотите загреметь под трибунал – пожалуйста.
Распалившегося Шкута угроза трибунала вряд ли остановила бы, но Панченко и еще двое-трое наиболее трезвомыслящих уняли его. Касаткин, невзирая на то что внутри у него все клокотало, как в гейзере, тоже смирил себя, поплелся в комнату собирать манатки. Нарываться бесполезно. Раз решили вышвырнуть из лагеря, сделают обязательно. Еще и порадуются, если горячие парни из «Авроры» полезут на рожон и наживут себе больше неприятностей.
…Когда тряслись в раздолбанном «ЛАЗе», увозившем их в Ленинград, Женька Белоногов, сидевший рядом с Касаткиным, высказал мнение, что штаб таким образом отыгрался на команде за провинность ее тренера. Касаткин с этим согласился, хотя и заметил, что, на его взгляд, провинности не было. Петрович оказался крайним, только и всего.
– Разгонят нас, нет? – задал Женька риторический вопрос.
– Не разгонят, – заверил его Масленников с переднего сиденья.
– А ты почем знаешь?
– А кто новую команду за две недели соберет? Сам-то пораскинь… В штабе тоже не совсем ослы сидят. Соображают, что к чему. Позориться не будут. Так что мы им еще пригодимся.
– Зачем же нас из лагеря вышибать? Дали бы доотдыхать.
– А это для острастки. Ничего ты, Белый, не понимаешь в воспитании. Наказать надо, но разгонять – ни в коем случае. Мы должны осознать, повиниться, а потом искупить. То есть выйти на лед и порвать любого.
– Балабол ты, Масленок. – Белоногов отвернулся к окну и молчал до самого Ленинграда.
Что разгонять их не будут, выяснилось в тот же день. Когда сошли с автобуса возле Обводного канала, их уже ждали. Гренадер ростом за два метра стоял на остановке и курил «Приму». Он подошел к автобусу и стал смотреть, как игроки «Авроры» со своими пожитками выгружаются из салона. Ничего не говорил, пыхтел дымом.
Касаткину это надоело.
– Послушайте, – обратился он к гренадеру, – мы не экспонаты Эрмитажа. Исторической и художественной ценности не представляем, поэтому нечего нас разглядывать.
Гренадер отбросил окурок, который пролетел в миллиметрах от лица Алексея, и процедил снисходительно:
– Я Сухарев. Ваш новый капитан.
Подтянулись Шкут, Панченко, Дончук, Белоногов. Перешептывались, гадая: шутка или как?
– У нас есть капитан. – Шкут показал на Панченко. – Мы его сами выбрали, нам другого не надо.
– А вас никто не спрашивает. – Великан, назвавшийся Сухаревым, сплюнул под ноги. – Мы не на Западе, чтобы в демократию играть.
Вперед выступил Чуркин, – ростом он был не ниже новоявленного капитана, а объемом бицепсов, пожалуй, и превосходил его.
