– Осталося тридцать три дня, а потом домой. Конец моей контракте. – Он мечтательно закатил глаза и добавил: – Возьму все привилегии. Хатку изделаю. Дедов своих заберу из города и заживу ладно. А шо в городе-то, шум, да все не хорошо, грязно как-то живут и души-то грязные. – Он еще некоторое время бормотал что-то, пока не добрался до своей койки, основательно расположился на ней и затих.
Стажер плюхнулся рядом с ним на свое место, но сон не шел. Он «проигрывал» весь сегодняшний день, прислушивался к шорохам и тихим голосам усталых братков. Где-то у его изголовья шептались двое:
– Жалко того красавчика, как же его хоронить-то будут?
Нижней части вовсе нет.
– Да ничего, руки остались, голова, туловище, а низ… положить чего-нибудь. В форму оденут и будет красавец.
– Как же «крокодила-то» не заметили? «Фотограф», «тощий зад», виноват, не сканировал вовремя.
– А как тут сфотаешь. В окопе под мусором? Пропустил, наверное.
– Так надо было мусор-то убрать.
– А тебе охота-то мусор убирать? Неохота, вот и «фотографу» и Красавчику было неохота.
***
– Вы, батенька, хотите понять все сразу, и мир и войну. Это архисложная задача. Ведь наш мир, извините за каламбур, еще мира-то и не знал. Войну знал, без войны и жить-то не мог. Воевали все против всех. Вот покопайтесь в истории, да хотя бы нашей местности. С кем только не воевали, а уж друг с другом, ох! Как любили подраться. Голов положили. Кровушки пролили море, океан. И никто, пока еще не мог объяснить – для чего? И зачем? Даже вы с вашими способностями, с вашим даром не сможете, уверяю вас, батенька, остановить даже самую маленькую войну. А впрочем, двоих дерущихся вы остановить можете, и то только насилием или физически, или что-то в мозгах им почистить.
Предводитель исчез, но послышался голос Ветерана:
– Война – это страх. И у каждого этот страх свой личный, и пока миром правит страх, будет и война. Она этот страх и порождает и уничтожает одновременно, диалектически. Поизучайте страх, его природу, и вы, молодой человек, увидите, поймете, что я прав.
Снова появился Предводитель. И они благочинно, с терпением, выслушивая друг друга, продолжили беседу о войне и страхе. А он, наблюдая за ними, никак не мог понять – кто из них мудрее?
Он открыл глаза. В бункере было тихо и сумрачно. Из-под одеяла дневального послышался шепот. Прислушавшись, он понял, что дневальный молится, что-то просит у Бога. Жалуется и одновременно просит прощения.
– Он верит в Бога, – подумал стажер, – а во что еще здесь можно верить? Только в НЕГО.
***
Так прошло несколько недель. Каждый день была война. Один раз в неделю братки ходили в атаку. Оказалось, что это «занятие» было менее опасным, чем сидение в окопе под «хлопушками». В бронежилетах братки бежали до середины нейтральной полосы. А затем возвращались ползком по команде на исходные позиции. По субботам давали патриотическое кино, через раз показывали то «Подвиг Арсения и Агафьи», то «Хлопушку» – о том, как молодой браток-солдат обезвредил пятнадцать «хлопушек» и вывел из бункера всех бойцов целыми и невредимыми. В фильме о «хлопушках» боец в финале пел под гармошку патриотическую песню о родине. Там были такие слова:
Мне Родина святая
Давала жизнь как мать.
О матери мечтая,
На подвиг шел опять…
Некоторые братки, просмотрев этот фильм уже более трех раз, сами сочинили слова к этой песне, но слова эти считались нехорошими.
