Он еще некоторое время стоял, ошарашенный только что сделанным своим открытием, стоял и думал, что остался один на один со своим датчиком – чипом, зашитым где-то в левом предплечье. И как от него избавиться он пока не знал и ничего придумать по этому поводу не мог.
Оставалось ждать случая, ждать и ждать. Ведь не может быть, чтобы ему не повезло. Шел второй месяц его пребывания на войне.
Когда он спустился в бункер, праздник был в полном разгаре. Провожали домой дневального. Стол был плотно уставлен банками и кружками с тоником, миски с едой между пустыми и частично наполненными кружками выглядели даже как-то не очень уместно. Дневальный, уже изрядно навеселе, шатался вокруг стола, дружески похлопывал братков по плечам и спинам, радостно повторяя:
– Конец моей контракте, конец, – при этом он заглядывал в лица сидящих и пытался каждого поцеловать.
Нетрезвые голоса давали ему советы:
– Береги привилегии, не транжирь все сразу. Будешь умным, лет десять можешь ничего не делать.
– А как же, так и буде, только хатку-домик излажу. Стариков заберу. Завтра уже дома, – дневальный размечтался и нараспев произнес: – буду петь, песню душа просит, жалко гармонии нету, – и запел неожиданно чистым голосом:
– Темны тучи, небо черно.
Ветер воет, дождь идет.
Жито сбросит в землю зерна,
А душа-то не поет…
Братки затихли, прислушиваясь и пытаясь подпевать повторы последних двух строчек:
– Жито сбросит в землю зерна,
А душа-то не поет…
А дневальный выводил уже следующие куплеты:
– Как вернусь я в хату ридну,
Как не встречу никого.
Почему я не погибнул
На войне там далеко?
Песня заполнила весь мрачный бункер. Те братки, кто не подтягивал последние строчки, грустно и хмуро покачивались в такт песни. А дневальный не останавливаясь пел и пел:
Нетуть жинки, нетуть детки,
И для чего я живу?
Как зверушка, сидя в клетке,
Почему я не помру?
Всеобщая грусть-тоска опустилась на братков. Даже веселящий тоник уже никто не отхлебывал. А голос дневального звучал все более надрывно:
– Тольки ветер подпевает,
Тольки вьется воронье.
Счастье в жизни не бывает,
А любовь одно вранье.
Песня кончилась. Наступила тишина. Несколько минут никто ничего не мог сказать. Каждый думал о чем-то своем, и все вместе, похоже, думали о войне, о дневальном – «дембеле». Понемногу братки отходили от глубокой грусти, и кто-то не очень уверенно и громко произнес:
– Ну ты браток, такую грусть «тощий зад» напустил, аж мураши по спине до сих пор бегают. Ребята, ну-ка рваните нашу окопную, для радости, – и под ритмичный стук кружки прокричал куплет:
– Если ты сидишь в окопе
С оторванною ногой,
Значит ты в глубокой попе,
Но пока еще живой.
Но никто окопную песню не подхватил, и снова наступила тишина. Прервал это оцепенение голос Капрала:
– Ну все, хорош гулять, завтра у нас атака по графику.
Братки потихоньку начали расходиться.
– С завтрашнего дня дневальным у нас будет… – Капрал указал на громилу с круглым, улыбающимся лицом, – помните, у нас традиция – дневалить тому, у кого «дембель» в скорости.
Новый дневальный вытянулся и гаркнул:
– Слава «ОПРАВУ».
– Служим, служим. – нестройными голосами братки отозвались на приветствие. Через полчаса уже почти все посапывали в койках, и только «дембель» еще долго с удовольствием что-то зачеркивал в своем календаре.
Где-то сбоку двое шептались, и до него иногда доходили отдельные фразы:
– А «дембель»-то еще не спит, радуется.
