От пепельницы клоун увернулся. Она угодила в стеклянную дверцу буфета. Дверца разбилась с благородным звоном, внутри буфета тоже что-то звякнуло, а стол, и без того не отличавшийся роскошеством, сделался и вовсе омерзителен – его покрыл ровный слой пепла и окурков. Бутылка водки угодила в стену и разбилась, оставив на обоях некрасивое пятно. Зато обувной рожок угодил господину Косынкину прямо в лоб – несмотря на богатый цирковой опыт, годы брали свое, и долго уворачиваться от летающих предметов было все же утомительно. Тем более, когда эти предметы направляются верной рукой бывалого путешественника.
Кирилл, будучи от природы наделенным аналитическим умом и умудренным историческим образованием, поступил в соответствии со старой русской мудростью: «двое дерутся – третий не мешай», и в две секунды спрятался на кухне, бросив своего клиента в более чем очевидной беде. Поступок, вообще говоря, некрасивый, но позволяющий сохранить здоровье, и без того изрядно потраченное неумеренным употреблением бодрящих напитков. К тому же он не знал подробностей – ни про недуг Зайца, ни про долги Косынкина, ни про то, что Заяц заявился по душу Косынкина как раз из-за этих долгов. Клоун знал про долги, о цели странного визита даже не догадывался (все-таки коллекторы ведут себя хотя и агрессивно, но совсем иначе), о заболевании визитера ничего не знал. Заяц знал про долги, но до поры до времени ничего не знал про свой недуг. Словом, полнотой информации из всей этой троицы не владел никто.
На счастье Косынкина, организм любого человека устроен как часы с маятником – сильное возбуждение быстро сменяется не менее сильным торможением. Рожок для обуви стал последним метательным снарядом, на который хватило отважного африканиста. Обессилев, он сел на диван, обхватил голову руками и принялся жалобно всхлипывать. Клоун, не снимая своего наряда, сослужившего ему столь нехорошую службу, подошел к Зайцу и задал единственно возможный в этой ситуации вопрос: «Слушай, мужик, ты чего?». Заяц поднял голову, увидел клоуна на этот раз в непосредственной близости и со всей силы двинул ему кулаком в солнечное сплетение. Клоун ухнул, как сова, и сел на пол. Заяц сорвал с головы Косынкина рыжий парик вместе с косынкой и швырнул его в сторону буфета. Парик влетел в разбитую застекленную дверцу и повис на торчащих из нее осколках. И тут в квартиру – благо дверь была открыта – вошел наряд полиции, вызванный предусмотрительным Саратовым.
* * *
Мы не будем описывать, что было дальше. Вторжение в квартиру полицейского наряда – вещь в нашей стране вполне обыденная, и каждый читатель, опираясь на собственный жизненный опыт, в состоянии самостоятельно представить себе эту сцену. Скажем лишь, что все прошло вполне интеллигентно, без излишней жестокости. Шишка на клоунском лбу была самым серьезным ранением, полученным в этот вечер в квартире Косынкина. В первую очередь в этом была заслуга командира полицейских капитана Алексея Пивоварова. Он когда-то пришел в органы исключительно из романтических побуждений и до сих пор, к удивлению сослуживцев, свой первоначальный настрой не растратил.
Полицейские ушли. Зайца увезли в карете «Скорой помощи» – похоже, ему снова предстояло лечение в стационаре, пусть и не такое продолжительное, как в Архангельске. Косынкин слегка прибрался в комнате, вытащил из холодильника очередную «Зеленую марку», рижские шпроты, белорусскую колбасу, а из многострадального буфета – тульские пряники и коломенскую пастилу. После случившегося клоун и собутыльник на час стали значительно ближе друг другу. Кирилл теперь даже не взял бы с Аркадия свой гонорар, но, наученный опытом, он имел обыкновение требовать деньги вперед, и приятный на ощупь конвертик уже перекочевал во внутренний карман его куртки. Не отдавать же обратно.
