- Вы… Вы со всеми нами вот так, да? – снова, блядь, бледнеет, хотя уже, кажется, дальше некуда. И пытается глаза отвести, но я сжимаю скулы сильнее.
- Я смотрю, ты меня вообще слышать не хочешь, - еще сдерживаюсь, чтобы не ударить кулаком по лицу сучке и не разворотить на хрен ее кукольный вид. – ЭТО. ТВОЯ РАБОТА. Твоя и твоего отца. Вот ЗА ЭТО ты здесь. А остальных мы просто вытащили.
Но она, похоже, совсем не соображает, что я говорю. Глаза стеклянные и сжалась вся, - как будто от этих воплей можно спрятаться вот так вот просто.
- Будешь смотреть. Я на повтор поставлю. До посинения. Изучай материал, Света – невинная девочка. Мы все с тобой посмотрим, когда я вернусь. Плюс еще фантазии добавим.
И, матерясь сквозь зубы, накатив по дороге пару глотков прямо из бутылки, иду прочь из кабинета и из дома. У меня уже слетели тормоза, - и, блядь, эта девка – далеко не тот, в кого меня сейчас внесет с самого размаху, на всей скорости. И по хер уже на все. И на Маниза с его территорией.
Конечно я не думаю, что девчонка, находясь у меня, каким-то чудом умудрилась добраться до телефона и сделать этот звонок, выманив ту дурочку прямо в лапы тем, кто купил и, скорее всего, уже оплатил Альбиносу этих гимнасток. Естественно, это невозможно, - в том доме охрана, конечно, дала ляп, но в моем доме и вот так, открыто и нагло – это уже невозможно. Или означало бы, что у меня работает его человек, - но тогда и девчонки бы уже в подвале к тому времени не было, - смысл оставлять ее мне, тем более, что она важна для Альбиноса? Нет, - да и голос в телефоне был неразборчивым, приглушенным, со сбитым дыханием, а та, которой звонили, - на стрессе, тут уж не до того, чтобы особо вслушиваться, ну, а номера узнать – вообще не вопрос.
Но то, что звонили именно от ее имени, - прямо указывает на то, что девчонка в деле.
Но при всем этом, как бы не застилала меня пелена ярости, как бы судорожно не сжимала и не выворачивала меня сейчас, - а все равно сквозь нее вижу отчаянные, полные шока глаза девчонки, и вот теперь, наверное, впервые за все время, пока она у меня, понимаю, - не сходится.
Нет, конечно, - она боится за свою жизнь, за то, что с ней теперь будет, - отсюда и ужас и шок и все остальное, - все это не сыграешь, не подделаешь, все это слишком настоящее, а эмоции я привык чуять, считывать, глотать, даже когда от них еле заметный проблеск. Как зверь чует запах, так и я – каждый, едва заметный поворот внутри собеседника. Не ошибаюсь, даже когда слова и выражение лица говорят другое. Только глаза и мимолетные, еле заметные обычно жесты и движения.
Она реально было в шоке именно от того, что происходило по ту сторону экрана. В ужасе, - неподдельном, настоящем, до костей пробирающем.
Понятно, что участвовала, - тут, бля, вообще без вариантов. Но, кажется, даже не представляла, что именно происходит с этим их эксклюзивным товаром. А ведь живыми оттуда не возвращаются…
Нет, похоже, все-таки не знала, - со злостью прикуриваю очередную сигарету, очень рассчитывая на то, что действительно чутье мое сейчас работает, а не какое-то странное, дикое желание выгородить и оправдать эту сучку. Почему? С чего вдруг мне так хочется верить, что это поганое отродье не до конца замешано в этой отвратной мерзости?
От того, что не хочется то же самое делать с девкой, - и неважно, чья она дочь, а только по факту того, что баба?
