Было ещё совсем темно, когда мать встала и принялась собираться в дорогу. Она надела чёрное платье и чёрные чулки, которые берегла для траурных дел, долго расчёсывала и заплетала косу, потом начала собирать продукты в дорогу. Мария, ещё растрёпанная после ночи, в одной ночной рубашке и ветхих валенках, обутых на босу ногу, помогала ей. Они уложили в вещмешок кусок солёного сала, солёные огурцы, вареную картошку в мундире, сваренную вечером, пару караваев хлеба. Потом мать спрятала подальше завёрнутые в платок деньги, поцеловала спящего внука, подошла к иконе, перекрестилась, пошептала молитву, сняла с гвоздя пальто. Повязав чёрный платок, она взялась за вещмешок. Мария помогла приладить его удобно на спине и проводила мать до дверей. Они троекратно поцеловались.
– Береги себя, мама, – прошептала Мария и всхлипнула, не в силах сдержать слёзы. Они постояли, обнявшись, прижимаясь друг к другу мокрыми лицами, наконец оторвались, вытерли слёзы.
– Смотри тут, Маша, – строго сказала мать. – И не реви много, у тебя дитё под сердцем, не забывай!
– Мамочка, поклонись за меня перед Айваром, да?
– Поклонюсь, – скорбно ответила мать.
…Вернулась мать домой спустя десять дней, почерневшая от горя, с воспалёнными от частых слёз глазами.
…Второго сына Мария родила в 1 час дня 17 ноября 1946 года. Гнал ветер по стылой земле мелкий редкий снежок, припорошивший накануне землю, обрывал последние листья с деревьев, жалобно поскрипывали голые ветви.
Стывриниха принесла туго закрученного в пелёнки младенца, положила рядом с Марией, присела на табуретку, сложив на коленях свои старческие руки со вздутыми венами и тонкой сморщенной кожей. Она долго смотрела на Марию, щуря подслеповато глаза, глубокая жалость светилась в них.
– Как же ты будешь одна с двумя детьми, доченька? – Спросила она, пришепётывая беззубым ртом.
– Как-нибудь буду, бабушка, – устало вздохнув, ответила Мария. – Даст Бог, выращу… Люди кругом, не дадут пропасть… Помогут…
– Так-то оно так, да тяжело тебе будет, милая, – рассудительно сказала повитуха. – Времена, нынче, тяжёлые, голодные… Вон, как в городах люди мучаются…
– Не одной мне тяжело, всем тяжело… Да это же не на всегда, придут и другие времена, будем лучше жить, чем сейчас…
– А мужик-то твой… Он тебя насовсем бросил, али как? – Осторожно спросила старушка и, тут же, увидев, как сердито нахмурилась Мария, поспешно добавила: – Да ты не сердись, доченька, если что не так сказала… Прости старуху, я не со зла… Любопытно мне…
– Да я не сержусь, – улыбка тронула губы Марии. – Я и сама не знаю, бабушка, – призналась она. – Уезжал, говорил, что возьмёт к себе, а сам ничего не пишет, ни одного письма не прислал…
Младенец, лежавший спокойно, с закрытыми глазами, сделал попытку пошевелиться, сморщился и громко заплакал, кривя губы. Мария села на кровати, взяла его на руки, прижала к груди, стала тихонько раскачиваться, вглядываясь в его сморщенное личико с небольшим, выделяющимся краснотой, пятном.
– Бабушка, это пятно… оно останется? – Тревожно спросила она.
– Нет, со временем пройдёт, и следа не останется, не бойся! – Успокоила её Стывриниха. Ребёнок, вскоре, успокоился, засопел носиком-пуговкой…
Мария опять вспомнила Владислава, подумала, что, вот, у неё и второй ребёнок родился на свет божий, а его отец даже не знает об этом. Может, даже, и думать про них забыл… И так ей обидно стало, что слёзы навернулись на глаза. Старушка пригрелась в тепле, задремала, голова её медленно клонилась вниз, она потеряла равновесие, и от этого вздрогнула, проснулась, улыбнулась смущённо:
