Иисус Христос – Сын Человеческий - страница 23

Что за звезды пронзили темноту души!

Иисус говорил, а эхо его слов разносилось повсюду. Я не забуду ни его слов, ни их эха.

Я не знаю, как закончить сию историю. Нет слов у меня, и за это прошу я прощения. Окончить ее не позволяют мои губы. Так затихает песня любви на ветру.

Его ученики были разогнаны. Иисус даровал им в наследство страдания, которые претерпел он сам во время казни своей. За ними охотились, как будто были они оленями, лисами в полях, и колчаны охотников были полны стрелами гнева.

Но когда удавалось поймать их и предать смерти, они радовались, и лица их сияли подобно лицам женихов на свадебном пиру. Ибо он даровал им в наследство радость.

У меня был друг из северных земель по имени Стефан; и поскольку считал он Иисуса Сыном Божьим, был Стефан схвачен на площади базарной и побит камнями. И когда Стефан пал на землю, раскинул он руки, словно бы желая дотянуться до Учителя своего. Руки его казались распростертыми крыльями птицы. И когда последний слабый луч света потух в его глазах, собственным глазам моим открылась улыбка на устах его. Улыбка эта казалась дуновением, что проносится в конце зимы и возвещает приход весны. Как описать ее?!

Я помню то, что сказал Стефан: «Я должен уйти в другие земли, и уже иные люди схватят меня на иной площади базарной, собираясь побить камнями, ибо и им я стану рассказывать о нем».

А еще я запомнил того, что стоял подле казненного, что наблюдал с видимым наслаждением за тем, как били Стефана камнями.

Имя его – Савл из Тарса, он был тем, что натравил на Стефана первосвященников, римлян и толпу, всегда готовую схватиться за камни.

Савл был лыс и ростом невысок. Его плечи были искривлены, а черты лица были отталкивающе некрасивы; не нравился он мне.

Смешно лишь то, что ныне он проповедует Христа в домах верховной знати. Оставаясь по-прежнему слишком жестоким, чтобы полюбили его, чтобы поверили ему…

Мне никак не смолчать о человеке из Тарса. Я должен рассказать, что после казни Стефана он укрощен был и побежден на пути в Дамаск. Вернее, укрощен его разум, а сердцем не стать ему средь верных учеников на равных.

Хотя, возможно, ошибаюсь я. Я часто ошибаюсь.

Мой дедушка, что был законником, однажды сказал: «Да не оставит нас истина».

Когда Иисус призвал меня, я обратил внимание на него, ибо его команды были куда могущественнее, чем моя собственная воля.

Когда он говорил, других качало, словно ветви на ветру, я вслушивался неподвижен. Я любил его.

Три года провел он с нами, рассеянные по миру товарищи пели имя его, очевидцы его бытия разбредались меж стран.

С того времени зовусь я Фома Сомневающийся. Тень деда моего незримо следует за мной, и всегда я обращал истину манифестом собственного существования.

Я растеребил рукою собственные раны, из них стекала кровь, и я верил в неверии моем.

Теперь человек, любивший всем сердцем, сомневался в уме Его, стал он рабом на галерах, что спит на веслах и грезит о свободе, рабом, рассказывающим плети об Учителе, разбудившем его. Я сам был тем рабом, и я грезил о свободе, но сон о деде моем был всегда со мной. Плоть моя была близка плоти моих собственных грез.

В присутствии Назаретянина я закрывал мои глаза и видел, как сжимают мои руки весла галеры незримой.

Сомнение есть тоже страдание одинокое, ведающее о вере, втором своем брате.