– Погрызи, – сухо сказал он.
– Что думаешь?
– Я думаю, ты все сам уже решил.
– Решил, – кивнул я. – Но какое у тебя мнение? Я правильно поступаю?
– Зачем тебе мое мнение? Ты не сказал мне «можно мне переехать в Грозный?», ты сказал: «Я еду в Грозный».
– Ясно. Значит, ты не согласен.
– Нет, – он покачал головой. – Значит, ты волен сам решать, что делать. Я вообще переживал, что ты о своем футболе всерьез мечтаешь.
– Мечтал, пока вы не стали внушать мне, что это бесперспективное занятие.
– Ненадежное, скорее.
– Да, вы здорово сработали, – сказал я без какой-либо язвы. – Я теперь с этим полностью согласен.
– Мы не пытаемся разрушить твою жизнь, – от откусил шоколад.
– Конечно.
– И что ты думаешь насчет Чечни? Как ты дошел до этого?
Я не могу сказать, что какие-то конкретные размышления натолкнули меня на подобные мысли. Наверное, это было чем-то таким, что развивается на подсознательном уровне, что накапливается незначительными мелочами. В висках частенько постукивала фраза «свой среди чужих, чужой среди своих». Это была излишняя драматизация, не имеющая полного совпадения с реальностью. Но говоря «не имеющая полного», я не сказал «не имеющая никакого». Если тут, в Москве, кто-то считал, что имеет право вести себя со мной предвзято лишь потому, что я чеченец, то всякий раз посещая Чечню, я мог столкнуться с презрением, высокомерием или и вовсе с агрессией – все потому, что я приехал из Москвы. Я вполне мог бы сойти за жертву, и именно в такой роли себя обозначить, но только мне всегда была чужда жалость к самому себе.
Мне хотелось чего-то нового: я чувствовал нутром, чувствовал наружностью, что очень сильно желаю видеть себя там. Желаю там жить, и, желательно, в одиночку, что, все же, было бы совсем нагло, и на что мне лучше изначально не рассчитывать, чтобы потом не разочаровываться.
– Ну, там здорово, – только и сказал я, решив не обременять отца всем тем, что скопилось в моей душе.
– Здорово? – его глаза заулыбались, пока он закручивал пробку бутылки. – Тебе нравится, да?
– Да, не то слово.
– Я, в принципе, не против. Всегда за то, чтобы ты стал чуточку самостоятельнее. Можешь там жить, – он собрался было выйти, чтобы побаловать работника бензоколонки чаевыми, но замер. – Ты же понимаешь, что это? Это ведь не просто «уехал и живешь».
Он вышел, сунул в карман заправщика денег, о чем-то с ним поговорив. Приглушенные разговоры доносились до меня, как звук быстрой езды в ливень, а я сидел, размышляя над тем, что он мне сказал.
– Ты на лечебный факультет хочешь, что ли? – спросил отец, вернувшись в машину и начав содрогаться. – Как же холодно!
Мне холодно не было. Мне вообще в целом редко было холодно: порог замерзания у меня явно был высоким, и потому я часто себя переоценивал и одевался слишком уж легко, за что расплачивался регулярными простудами по ходу поздней осени, зимы, и ранней весны.
– Нет, с чего ты взял?
– Там ведь нет стоматологии.
– Есть, – утвердил я. – В этом году и открывается.
– Ты справки навел, как я вижу.
Мы тронулись и, судя по дороге, на которую отец свернул, мы направлялись домой.
– Конечно, навел, это же не бездумный порыв, – сказал я и немного помолчал. – Пап, что ты имел в виду? Что значит «не просто уехал и живешь»?
– Я имел в виду, что тебе нужно думать о том, где тебе жить, – перебил он. – Да и вообще… ты сам-то думал о том, как ты там будешь один?
