Итак, можно наметить некоторые заметные сдвиги в самосознании книжников между концом XV в. и периодом создания миниатюр Лицевого свода. Моральные подтексты народных движений заключались для книжников в том, что сами мятежи горожан воспринимались как злой знак и руководство к демонизации коллективного субъекта. Москвичи во время нашествия Тохтамыша, с точки зрения миниатюристов, неоднократно совершали преступления и вели греховный образ жизни, даже несмотря на то, что соблюдали верность православию и вели борьбу против царя-иноверца. В сценах борьбы между Москвой и Великим Новгородом определились отличия московского народа от новгородского и псковского. Народ у мятежных новгородцев устроен и описан сходно с тем, как художники представляли себе и московский народ, однако в изобразительную программу внесены явные признаки вторичности, мятежности и подчиненности новгородских горожан и псковской земли по отношению к Москве. Новгородцы описаны и представлены как неспособные к войне с законной властью, а следовательно, безумные люди, разрушающие себя и свою республику (народ горожан), тогда как псковичи – как послушные и верные договорам с Москвой (они в переговорных и сервильных позах на миниатюрах). Наконец, в сцене возвращения Ивана III особенно интересным представляется образ простых москвичей, которые встречают великого князя из похода «хлебом-солью», не будучи возглавлены ни князьями, ни высшим духовенством. Эта визуальная интерпретация буквально одной строки из летописи позволяет миниатюристам создать представление о «народе царя», о тех простых горожанах, к которым Иван Грозный обращался на рубеже 1564 и 1565 гг. в указе о создании опричнины. Этот «народ» осознанно отделен от двух других – пришедших с князьями-сыном и братом Ивана III и встречающих победителей позже во главе с митрополитом. И если для летописцев в этом «третьем» народе нет никакой процессии, то для миниатюристов было достаточно упоминания, чтобы сформировать разрозненные «встречи» на подходах к Москве в организованные процессии людей без отличительных чиновных особенностей, без шапок и без определенного возраста.
Был ли комплекс подобных взглядов на «народ» устойчивым явлением в московской культуре? На этот вопрос помогло бы ответить подробное исследование шествий и других коллективных композиций в лицевых рукописях в ранней печатной миниатюре Российского царства и Российской империи XVII–XIX вв. (в ряде культурных ниш – вплоть до наших дней). Мы лишь наметим ряд предметных полей и спорных интерпретаций.
Предположительно, от второй половины XVI в. известна икона «Богоматерь Моление о народе». По своей иконографии данный образ представляет собой Богородицу-Просительницу (Параклесис)202. Особенность интересующей нас иконы – представительство Богородицы со свитком от лица московских «чинов». Судя по всему, ее круг распространения очень узок – это кремлевские храмы. На образе Богородица предстоит за свой народ перед Господом, передавая Ему свиток. Справа от крупной фигуры Богородицы – народ духовный и мирской. Во главе депутации – митрополит всея Руси Иона в белом клобуке и с нимбом и два князя с обнаженными головами – великий князь Василий Васильевич (Темный) и, по предположению А. С. Преображенского, его сын великий князь Иван Васильевич (Иван III). Оба великих князя к моменту возникновения данного иконографического сюжета уже умерли
