Император Святой Руси - страница 47

или то есть) лучшие люди на фоне палаток в походном стане под Москвой. Третья миниатюра специально посвящена словам летописи: «Прочии же народи овии за седмь верст сретошя его, пешии же ближе». «Народи» изображены двумя колоннами, встречающими великого князя двумя столами с яствами. Все эти люди разного возраста, бородатые и безбородые, все без шапок, их первые лица обращаются к Ивану III (он и его войско на конях) с вытянутыми в коммуникативном жесте открытыми ладонями, они в плащах и показаны на фоне городских ворот. Самосознание книжников эпохи Ивана Грозного вмещало аспект, который невозможно обособить в повести конца XV в., – в новой обстановке появляется народ, отдельно от «лучших людей» и митрополита обращающийся к великому князю. И уже только на следующей миниатюре толпу простоволосых бородатых и безбородых горожан под крестом и иконами возглавляют митрополит (он в митре во главе процессии) и освященный собор (его воплощает монашествующий рядом с митрополитом). Им навстречу в сторону Кремля идут великий князь Иван III и кто-то из его окружения, они все на этот раз пешие и все, кроме великого князя, с обнаженной головой (илл. 18–19)200.

Московские «народные» процессии в Лицевом своде переданы одними и теми же приемами. Это – идущие в одну сторону или друг навстречу другу толпы во главе с церковными и светскими властями, за которыми неразличимы «чины», профессии и люди простого происхождения. В каком-то смысле это ответ на вопрос о том, насколько сознание читателя середины XVI в. акцентировало социальные различия. Мы обнаружим в визуальных интерпретациях всего три основные формы различия, и все три не имеют социального подтекста. Во главе процессий бывают, во-первых, великие и другие правящие князья, во-вторых, митрополит и главы монашествующего духовенства и, наконец, великие княгини, то есть визуально – первые женщины. Это же касается знамений и видений, в которых визионеру открывается церемониальная процессия201.

Остальные маркировки касаются не чиновных, профессиональных или иных социальных градаций, а возраста, причастности к тем или иным моментам церемонии, обстоятельств прохождения самой процессии, ее предметной реальности или ниспосланной ирреальности. Первые фигуры в процессии во многих случаях несут на себе всю полноту смысловой нагрузки текста, воплощая упомянутый в них «слой» общества. Это не иерархия, а репрезентация текста, и ее задача в том, чтобы маркировать единство всех и каждого, а не социальную иерархию. Существенных различий во всем названном с тем, как миниатюристы работали над иллюстрированием древнейшей и византийской истории, не обнаруживается, хотя сами обстоятельства схождения людей и некоторые формы репрезентаций «народных» собраний и «множеств» людей в дорусской древности иные.

Никогда в репрезентациях «народа» на пространстве русской истории не выступают фигуры в доспехах. С точки зрения миниатюристов и авторов визуальной программы, как показывают повесть о приходе Тохтамыша и сцены из истории Великого Новгорода, вооруженный народ – это нездоровая аномалия. Народ, в этом смысле, это не-войско и не-воины. Грань между разоруженными людьми и воинами в середине XVI в. мыслилась как непреодолимая. Люди из народа не должны брать в руки оружие, в противном случае они мятежники. Это заметно отличает конвенцию в репрезентации «народа» по сравнению с теми условными языками, которые обнаруживаются в Лицевом Хронографе, прямо предшествующем русской истории в составе Лицевого летописного свода. И нарушит эту конвенцию, как мы увидим, единство духовенства, народа и народного множества в приход Стефана Батория на Псков в 1581 г. и серия ритуальных ходов «христолюбивого воинства» со «всем народом Московского государства» после сдачи Кремля властями царя Владислава Жигимонтовича в октябре 1612 г.