Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - страница 16

Их идиллию нарушил Караваджо:

– Оставьте Пруденцу в покое.

– Ты мне должен, живописец, – Рануччо медленно вынул руку из выреза Филлидиного платья и отодвинул женщину от себя. – Помнишь про должок?

– Микеле заплатит, – Онорио хлопнул Филлиду по заднице, – но теперь время музыке и танцу. – Он достал из угла испанскую гитару и бросил ее Караваджо.

Пока тот настраивал инструмент, Рануччо громко мочился в ведро у двери. С первыми нотами «Tiparti, cormiocaro» он застегнул штаны и подступил к Филлиде. Выкинув щеголеватое коленце, он закружил ее в вилланелле. Гаспаре – прямой и торжественный, как на придворном балу, – пригласил Менику. Онорио, смеясь, потянул с места Просперо, и они закружились по комнате.

Караваджо, перебирая струны, запел чистым низким голосом старую болонскую песню:

Рануччо присвистнул и чмокнул Филлиду в шею. «Этот шут и под похоронный марш плясать будет», – подумал Караваджо.

Рануччо замедлил шаг и притянул Филлиду к себе.

Рануччо с Филлидой повалились на кровать. Она толкнула его на матрас, вскочила сверху и задернула занавеску.

Онорио притопывал и хлопал в ладоши.

– Играй громче, Микеле!

Караваджо постарался заглушить возню и хихиканье, доносящиеся из алькова.

Вскоре, покончив со своим занятием, любовники отдернули занавеску. Довольный Рануччо задремал. Филлида поправила декольте. Меника разложила в миски мясо для Гаспаре и Караваджо. Рагу благоухало мускатным орехом, гвоздикой и корицей.

– Что-то мне поэзии захотелось, – томно протянула Филлида.

Гаспаре поклонился.

– Ваше сердце валяется в постели, госпожа Филлида, но душа обращается за любовью и поэзией ко мне.

– Мне нужны твои стихи, а не околесица в духе Петрарки. Терпеть не могу этого старого плаксу!

– Слушайте, слушайте! – Рануччо хлопнул ладонью по стене.

Обескураженный тем, что даже куртизанка заметила плагиат, Гаспаре прокашлялся.

– Помните картину, которую наш друг Микеле написал несколько лет назад? «Амур-победитель»?

– Тот купидончик с лукавой улыбочкой? – Онорио раскупорил новую бутылку и поднес ее к губам.

Встав в эффектную театральную позу, Гаспаре прочел мадригал. В нем говорилось, что Караваджо изобразил на картине любовь точно как в реальной жизни, с самыми сильными ее страстями.

– «О, не гляди, любви опасен вид, Амур тебя стрелою поразит», – заключил он.

– Неплохо, – Онорио рыгнул. – Хоть сейчас в печать.

– Эти стихи вышли в Венеции два года назад, – Гаспаре оскорбленно подбоченился. – И книгу я тебе, между прочим, подарил.

– Что-то не помню.

Просперо толкнул его в бок:

– Это та, которой ты свой ночной горшок прикрываешь.

Гаспаре замахнулся было, но Меника его удержала.

Онорио ядовито усмехнулся:

– Что скажешь, Микеле, – поразила ли любовь твое сердце, как говорит наш друг, великий поэт Генуэзской республики?

Караваджо поставил гитару на пол. Глаза его расширились, словно он увидел в полутьме привидение.

– Любовь? – он потянулся к бутылке и надолго приложился к ней. – Вы и впрямь думаете, что меня воспламеняет любовь?

Утренние лучи вонзились ему в мозг, точно стилет незаметно подкравшегося наемного убийцы. Караваджо застонал.

– Нам пора, Микеле.

Он открыл глаза. В луче оранжевой зари плясала пыль. Он поднялся, растирая лицо ладонью, схватился за голову и охнул.