Во разгар ртвели в тот год мы испытали нашествие енотов на Савети. «Уж лучше кабаны», – твердил Контрадзе, сбивавшийся с ног, организуя охрану виноградников от этих прожорливых зверьков. Воздух на холме был пропитан вязким ароматом спелых ягод, отчего эти несносные животные обезумели, буквально теряя чувство самосохранения и готовы были рисковать шкурой ради кисти спелого саперави. Еноты потеряли страх, не боялись пуль, исчезали внезапно и появлялись словно из-под земли, пробирались к ягодам под покровом ночи и на рассвете, вели партизанскую войну, устраивали отвлекающие манёвры и обманывали собак. Однако, к концу ртвели жена Соломона Ионовича получила отличную енотовую шубу.
Две недели сбора я почти не спал, похудел до полупрозрачного состояния и дважды падал в обморок. Но мы успели до дождей, хотя еноты попортили несколько сотен гроздей, которые мы собрали отдельно и заложили две квеври вина для себя, а я назвал его по-армянски – «рекон>2»; все смеялись, но имя понравилось и прижилось. Енотовое вино ещё никто до нас не делал.
Когда закончился ртвели, мы с Контрадзе взошли на плоскую вершину Савети, выпили немного старого густого мцване из квеври, и посмотрели вниз. По склонам бесконечными нитями вились посадки виноградников, сплетавшиеся в кружевной покров усталой земли. Константин был возбуждён и много говорил о цели нашего труда. Именно тогда у него родилась эта идея – сделать Великое Вино. Я спросил, как он его себе представляет и в чём его величие? «Я хочу сделать такое вино, которое понравится самому товарищу Сталину, вождю мирового пролетариата, благодаря которому у нас всех есть возможность трудиться на этой земле. Я хочу вложить в это вино весь восторг жизни и всю свою силу, преданность делу коммунизма и лично ему. А ты?». Я долго молчал и не мог ответить на его вопрос, потому что не знал, какое оно, это великое вино и должно ли оно воспевать победу коммунизма. Контрадзе заставил меня поклясться на его комсомольском значке, что я, как и он, всю жизнь будем бороться за Великое Вино также, как товарищ Сталин за свободу всех трудящихся. Я поклялся, только чтобы он отстал, но крепко задумался, а бывает ли вообще на свете такое вино, которое раскрывается как книга и вмещает в себя такую мудрость и знание, что изменяет человека навсегда, а если оно есть, то как его сделать? Эта мысль не давала мне покоя.
Но недолго я пребывал в недоумении, поскольку уже через неделю случилось одно удивительное событие.
А произошло вот что. В день 7 ноября 1937 года, когда все работники ушли в клуб ради концерта цирковых артистов, театральных миниатюр в стиле «Синей блузы» и других малых форм клубного искусства, а также, гвоздя программы – Арсени Тателадзе, популярного тенора из Тбилисской оперы, я остался в огромном бараке и остро почувствовал одиночество. Не то, чтобы я скучал по людям, нет. Это было вселенское одиночество души, мятущейся по городам и весям, образам и слухам, облакам и ручьям, и в благоговейном ужасе озирающей тварный мир, близкий и недоступный одновременно. Но вместо того, чтобы отправиться в клуб (а тенор, говорили мне, очень душевно исполнял арию Финна «Добро пожаловать, мой сын…») я вышел из посёлка и побрёл в сторону виноградников Контрадзе. С лоз уже почти опадали листья и порывы ветра гоняли их между рядами. Собирался дождь, небо сурово клубилось тёмными, будто бутафорскими ватными волнами. Листья лежали повсюду, жёсткие и шершавые, потерявшие сок, огрубевшие до такой степени, что стали похожими на ветхие страницы библиотечных книг. Ноги сами вынесли меня на южный склон Савети, где было на удивление тихо и безветренно, а в низине собирался туман.
