In Vino - страница 31

Я долго был один, без мыслей и чувств, только лишь с одним единственным вопросом в глубине сердца, и хотел знать ответ на него. Я закрыл глаза, слезящиеся от ветра, а когда открыл их, оказалось, что я стою на коленях посреди сухих лоз, уходящих своими отростками прямо к небу, к хлопковым облакам, и слышу их тихое дыхание. Шёпот засыпающего виноградника, невнятное бормотание, вздохи и эхо невнятных слов отчетливо звучали в моём сердце, и я не испугался, а принял это как благословение.

Тогда Ангел встал напротив меня и простёр правую руку надо мной, а левую над лозами, его крылья были распростёрты, а одежды струились прозрачным светом и пахли лёгким весенним ветром, несущимся с вершины Савети вниз, в долину. Ангел поднял глаза и посмотрел на виноградник, а я вслед за ним повернул голову и увидел корявые столетние лозы поваленными и разбросанными, словно это были тела павших воинов на поле жестокой брани. Ангел молча скорбел, и я опустил голову и заплакал об умирающем вертограде. Лик Посланника, сотканный из света, стал меркнуть и, наконец, его фигура постепенно совсем исчезла, а я остался стоять на коленях с невысохшими слезами на лице и тем знанием в сердце, которого я так искал, и в котором было так много печали.

Никому и никогда я не рассказывал о том, что увидел и что узнал.

В тех карасах, что я заложил во дворе нашего винодельческого цеха, должно было получиться лучшее вино за многие годы, может быть, оно даже было бы похоже на то Великое Вино, о котором мечтали мы с Константином, пусть и видели его каждый по-своему. Но мне было бы достаточно, если бы его оценили не во дворце, а в простом доме на душевном празднике или шумной свадьбе, или за нехитрым ужином, когда хозяйка достаёт из тонэ горячий пури, а на столе стоят глиняные тарелки с долмой и лобио. И тогда уставший хозяин, подняв глиняный таси с моим вином воскликнул бы удивлённо «Ра сурнели^>3»!

Повторюсь, мы с Контрадзе возлагали на этот урожай большие надежды, может быть, по неопытности своей, были слишком оптимистичны. Ни он, ни я тогда не были готовы к Великому Вину, а лишь предчувствовали его.

Константин хотел мечтал изменить мир своими руками, дать повод для гордости своей землёй, я же просто не хотел никуда уезжать из совхоза «Самшобло», ежедневно следить за созреванием вина, своими глазами увидеть, как наступившие декабрьские холода остановят брожение, ждать, чтобы в вине сквозила приятная терпкая сладость, утешительная и обнадёживающая, слить вино с осадка и вновь запереть его в квеври, где оно на протяжении нескольких зимних месяцев будет тихо спать и грезить ароматами гор, источников, звериных троп и продуваемых ветрами ветхих сараев, неспешных отар, бредущих по холмам, домашних сквозняков и узловатых руин крепостей, ароматами жизни, парящими над нашими головами и сулящими долгожданные мир и любовь.

Я хотел так, но Бог судил иначе.

В начале февраля тридцать восьмого какие-то серые люди, все сплошь грузины, приехали к нам в совхоз и «освободив» кабинет главного технолога от его хозяина, по очереди разговаривали с начальниками цехов, участков, мастерских, с простыми рабочими и виноградарями. Директор, Соломон Ионович Миль, сказал нам с Контрадзе, что эти люди приехали из Телави по заданию самого Серго Гоглидзе, знаменитого «гроссмейстера» НКВД, только что награждённого орденом Ленина, и ищут саботаж. Миль был очень зол, его щёки пылали, глаза сузились, а губы, и без того кривые, выплясывали поминутно, изображая то гнев, то горе, то решимость «прекратить это безобразие». Серые люди исчезли, а директор всё не мог никак успокоиться, на совещаниях был задумчив, и признался завцехом Яхно, что поедет с жалобой в ЦК Республики. Там у него есть хороший знакомый, старый большевик Шио Чеишвили, он разберётся, что это за заговор такой и кто вредитель.