– Слушай, Григорий Петрович, давай по-хорошему. Так и быть, я выпущу тебя. Не нужен ты мне здесь, тем более никто ничего не знает про тебя. Но ты должен молчать обо всем, что произошло этой ночью.
– А если я не буду молчать? – процедил Чемесов.
– Тогда дураком будешь! – взорвался комендант. – Озеровым все равно не помочь уже. Я бумаги подписал, что девчонка умерла от горячки в тюрьме, а ее отец и брат помрут по документам через неделю, когда их погонят по этапу в Сибирь. Так что все документы, подтверждающие мою невиновность в их смерти, имеются.
– Все у вас хорошо устроилось, так? – убитым голосом прохрипел Григорий. – Только с того света этим Озеровых не вернуть!
– Вот именно, не вернуть. А ты-то жив! Чего сам себе яму копаешь? Никак не пойму, – проскрежетал Глушков. – Я ведь на тебя могу бумагу составить, о твоем самоуправстве, что ты хотел Озеровым помочь сбежать, и тогда тебя самого уж точно у меня в казематах сгноят. Так что давай не буянь, а прими все как должное.
Егор Васильевич внимательно посмотрел на молодого человека, который с ненавистью глядел на него горящими карими глазами и лишь сжимал недовольно зубы. Было видно, что внутри Чемесова идет борьба. Через пару минут Глушков приблизил лицо к лицу Григория, подняв на него глаза, так как молодой человек был выше, и спросил:
– Ну что, надумал? На свободу пойдешь? Или тотчас рапорт на тебя настрочу, как на соучастника Озеровых.
Сплюнув в очередной раз кровь, Григорий чуть прикрыл глаза и яростно сжал челюсти. Да, действительно, комендант был прав, его свобода висела на волоске. Чемесов понял, что, если и дальше будет упорствовать в своем недовольстве, его наверняка надолго упрячут в тюрьму. Так что выход, который теперь предлагал ненавистный толстяк, был не так уж и плох.
– Я буду молчать, – вымолвил через силу Григорий.
– Вот и молодец, – кивнул Егор Васильевич. – Эй, развяжите его!
Двое солдат сняли Чемесова с крюка и начали развязывать ему руки. Спустя четверть часа Григорию выдали мундир, оружие и шляпу, и под конвоем двух солдат он направился прочь из казематов Петропавловской крепости. Его провели по мосту, который был раскинут через заводь Невы, и Григорий приблизился к заградительным будкам, где стояли часовые. Солдат открыл перед Чемесовым тяжелую дверь и подтолкнул его к выходу.
– Давай иди, ваше благородие, – заметил недовольно служивый. – И так ты много шуму наделал здесь. Да лучше не возвращайся.
Григорий медленно, тяжело переступил порог оградительной будки и, сделав несколько десятков шагов по инерции, остановился.
Вечерело. Прохладный весенний ветер овеял лицо молодого человека, и Чемесов невидящим взором посмотрел перед собой. Уловил, как дверь за его спиной заскрипела, закрываясь на засов, и его душу охватило ледяное, жуткое чувство утраты и тоски. Его раны ныли от пережитых мук, а сердце разрывалось от безмерной боли. Не в силах устоять на ногах от обуревавших его терзаний и трагических событий, произошедших с ним сегодня, Григорий упал на колени в грязь и, сжав голову окровавленными руками, отчаянно взвыл, как раненый зверь. По его лицу покатилась скупая мужская слеза от боли и отчаяния, потому что перед его затуманенным взором вновь предстал образ Машеньки.
Никогда в жизни Григорий не плакал, но теперь, стоя на грязной земле на коленях, и чувствуя к себе омерзение и ярую ненависть, он осознал, что походя и бездумно погубил невинных людей, отца и брата Машеньки. И сгубил ее, это нежное юное создание, наивную девушку, которая всегда смотрела на него своими синими чистыми глазами, полными обожания. И погубил ее в угоду своему тщеславию и эгоизму, лишь желая возвыситься.
