Его видения мешали ему лишь тем, что отвлекали от работы; так, например, за ним как за гравером уже закрепилась репутация человека нерасторопного, вечно опаздывающего и ненадежного. Однажды он написал: “Моя отвлеченная блажь часто увлекает меня прочь, пока я занят работой, уносит за горы и долины, которых на самом деле не существует, в землю Отвлеченности, где бродят духи мертвых”[16]. Эти слова часто воспринимаются как эстетическое кредо, однако, учитывая обычную неспособность Блейка выполнять заказы вовремя, здесь, скорее всего, подразумевается, что он завороженно следовал за своими духовными видениями в ущерб повседневным трудам. Иначе говоря, витал в облаках гениальности. Он и в обществе то и дело отвлекался и погружался в свои мысли; в разгар беседы мог отвернуться, словно на миг забывшись. Вот, пожалуй, еще одна причина, отчего Блейк так неуютно чувствовал себя в мире и не умел с ним ладить. Порою Блейк просто-таки бурлил оптимизмом – а бывало, впадал в уныние вплоть до самоуничижения. Находить общий язык с “повседневной” реальностью он явно не умел и не привык.
В результате зарабатывал он очень мало; случалось, что Кэтрин вручала мужу инструменты его ремесла, напоминая, что даже те, кто блуждает в землях отвлеченности, должны зарабатывать на хлеб насущный. Он отлично понимал, что в гонке жизни безнадежно отстает, и сам однажды сказал: “Я смеюсь над Фортуной и иду вперед” [17]. Как-то раз, когда Кэтрин заметила: “Деньги заканчиваются, мистер Блейк”, он бросил: “К черту эти деньги!”[18]. Однако бывало и так, что он спрашивал с заказчиков неоправданно дорого и жестко требовал платы. Что ж, вот вам еще одно из противоречий и без того сложной натуры.
Другие стороны этого характера дали о себе знать, когда Блейк с женой уехали из Лондона; три года супруги прожили в Фелфаме близ городка Богнор Регис в гостях и одновременно на службе у местного поэта и мецената сэра Уильяма Хейли. Здесь Блейк смирился с едва ли не полным пренебрежением, и вновь источником утешения и вдохновения стали для него видения. Он подчинил свою личность и свои потребности Хейли, а тот обращался с Блейком со снисходительным восхищением. В результате Блейк впал в глубокую меланхолию; в безысходности уединения на него вновь накатили мучительное беспокойство и нервозный страх. Он был привлечен к суду по обвинению в подстрекательстве к мятежу – после того как вытолкал из своего сада какого-то солдата, – и в результате превратился в дрожащего параноика, одержимого мыслью, будто сам Хейли – наемный шпион и подкупленный лжесвидетель. Однако, будучи оправдан, Блейк вновь вернулся к раболепному подобострастию по отношению к своему былому покровителю.
В этом контексте любопытна его физиогномия. Весь облик Блейка, если верить описаниям, “так и вибрировал напряжением”, что дополнялось или сводилось на нет “упрямым английским подбородком”[19]. Чело и лоб доминируют, что придает ему “энергичную, исполненную страсти твердость… так выглядит человек, способный на все – который, тем не менее, колеблется”. Глаза его “огромные, блестящие”, а любители эзотерики отметят, что “шишка идеальности” выступает на черепе весьма отчетливо[20].
По возвращении в Лондон, и в особенности когда Блейк перебрался в Фаунтин-корт на Стрэнде, он быстро примелькался на улицах города: с виду сдержанный, мирный ремесленник, несколько старомодно одетый. Он обычно брал в местном кабаке пинту портера – и уже успел прославиться своей эксцентричностью. В этот поздний период жизни на него указывали пальцем как на человека, “который видит духов и говорит с ангелами”
