– Так он не уходил из дома?
– Уходил, но не поэтому. Не все же в мире происходит из-за женщин, в конце-то концов…
– Извините, дона Мунда, мне не следует вмешиваться в вашу личную жизнь. Но я врач и должен знать, какие заболевания перенес мой пациент. В том числе, как ни прискорбно, и венерические.
– Мой муж всегда был мне верен. Он спал с другими, но мне не изменял никогда.
– Простите, не понимаю.
– Когда он изменял мне, я изменяла вместе с ним.
– Все равно не понимаю.
Вот какую стратегию изобрела она, чтобы направлять в нужное русло мужнино стремление налево. Ночью, пока он спал, она нашептывала ему на ухо непристойности, изменив голос, притворяясь другими женщинами. И подбивала его на что-нибудь остренькое, на игры, от которых щекотало нервы и мороз пробегал по коже. Она навевала ему сны, где он видел себя с самыми разнообразными любовницами. И так, во сне, удовлетворялся по самое немогу. Наяву муж принадлежал только ей.
– Он изменял мне. Но женщин, с которыми он изменял, никогда не было на свете.
– Теперь понятно.
– Всеми его шлюхами была я.
– Снимаю шляпу перед вашей изобретательностью, дона Мунда.
Слабая улыбка на ее лице – как редкие скромные цветочки в траве. Ни гордости, ни тщеславия.
– Сколько ж я с ним блядовала, доктор, – повторяет она. Но это не жалоба. Простая констатация. И под конец вздыхает: – В постели у женщины два счастливых мгновения: первое, когда мужчина на нее взгромождается, второе – когда мужчина наконец слезает с нее.
Она потряхивает рис в сите, чтобы выбрать мусор. Потом, преодолев себя, признается:
– Могу я вам сказать по секрету, доктор? Только во время того блядства мне было по-настоящему хорошо.
Но это время тоже прошло. Теперь она – ни жена, ни шлюха. Уже несколько лет, как они не спят вместе: у каждого своя комната, у каждого свои сны.
– Теперь мы – как кольцо и палец. Не нужны друг другу, но и врозь не живем.
Она и не думает спорить с судьбой. Стыд – единственный трофей тех бесславных битв. В остальном Мундинья разделяет судьбу всех женщин поселка: ей совестно, что родилась, она боится жить и жалеет, что до сих пор не умерла.
– А можно спросить, почему вы стали спать врозь?
– Жизнь – река, доктор. Течение то прибьет одного к другому, то отгонит.
– Вы счастливы, дона Мунда?
– Я не несчастна. Но и не счастлива.
Она объясняет: жить без счастья и горя – больнее, чем страдать. Настоящее наказание – не прожорливое адское пламя. Настоящая казнь – вечное чистилище.
– Жизнь научила меня: горя бояться – счастья не видать.
И улыбается, ощутив, как ее нежно щекочет бог весть какое воспоминание. Потом встряхивает головой, опирается рукой о колено, чтобы встать. И оказывается с врачом лицом к лицу.
– Разговоры разговорами, доктор, но давайте к делу.
– К какому делу?
– Вы лекарство принесли?
– Какое лекарство? Вашему мужу больше ничего не нужно.
– Доктор, вы забыли? Я просила такое лекарство, от которого ему стало бы хуже, от которого ему стало бы совсем плохо… чтобы он… ну я уже говорила…
Врач-португалец срывается с места и начинает ходить из угла в угол. Разговор внезапно становится невыносимо тяжелым.
– И не думайте об этом. Не рассчитывайте на меня. Я врач, я лечу людей…
– Так вылечите меня. Бартоломеу так болен, что он уже сам не человек, а болезнь.
– Я врач…
– Болен он, а больно мне. И так всегда. Но с меня хватит.
Мунда ставит сито на пол и хватает врача за руки. Только недавно Бартоломеу Одиноку сжимал ему пальцы, как будто хотел удержать его душу. Теперь жена Бартоломеу умоляет врача подарить мужу смерть, такую безболезненную и чистую, чтобы ни царапины от нее в памяти не осталось. Чтобы и речи не было ни о каком бессмертии. Ведь на самом деле Бартоломеу давно уже умер, а лекарство нужно только для того, чтобы он наконец вспомнил, что мертв.
