Дора. Я боялась. Все сильнее и сильнее. Менахем возвращался домой все позже. Всегда пьяный. Ребенок то и дело болел, мы ссорились. Снова ты пил, чертов придурок!
Менахем. Перестань, детка, а то я с тобой разведусь! Дора. Так разведись наконец и катись к своим бабам! Рысек. Однажды ночью – был уже март или апрель, потому что земля оттаяла – пришли трое, посадили меня в телегу, отвезли в лес, дали лопату и велели копать яму. “Себе могилу роешь”, – сказали. Я начал копать. Молча. Один раз посмотрел на небо. Сколько звезд! Я разглядел Большую Медведицу и Полярную Звезду. И так мне стало всего жаль! Особенно себя. Почему я, такой молодой, должен умереть? Ради кого? Ради своего одноклассника? Якуба Каца? Я выкопал яму и говорю: “Готово”. – “Ладно, – сказал лейтенант, – сегодня мы тебя не станем расстреливать. Подумай еще. И признайся. Признаешься – вернешься домой. А нет – привезем обратно. Яма уже готова. Никуда не денется”.
Якуб Кац. Это был какой-то кошмар. То и дело кого-нибудь арестовывали и увозили. За всем очереди. За хлебом. За крупой. За картошкой. За солью. За керосином. Абсолютно за всем. С ума можно сойти. Только кинотеатр пустовал. Я подумал, что если это и есть обещанный ими рай, то с меня довольно.
Зигмунт. Я не знал, что с отцом. И что с Рысеком. Сидят ли они по-прежнему в ломжинской тюрьме? Или их вывезли в Сибирь? А может, расстреляли? Столько народу исчезло бесследно. Один раз меня вызвал майор – у него возник какой-то вопрос, – а я разозлился и сказал, что он меня обманул – не выпустил Рысека с отцом, так что я больше не хочу на них работать. Пускай себе другого ищут. А майор улыбнулся и говорит: “А ты, Попов, что же – думаешь, ты у нас один такой? Один доносы пишешь?”
Все.
Вождь наш Костюшко,
отвагой горя,
поднял народ
на москаля.
С косою мужик
не жалел своей жизни.
Господь наградит всех,
кто пал за Отчизну.
Якуб Кац. Ночью мне приснился странный сон. Очень страшный. Будто выхожу я на крыльцо – так мне снилось… Смотрю: повсюду – у забора, у открытой калитки – стоят черные волки и скалят клыки. Боже, думаю, кто же открыл им калитку? Запираю дверь, а они к окнам, подпрыгивают, ярятся, мордами бьют стекла, я хватаю кочергу и давай лупить по этим мордам. Без толку. Просыпаюсь. Кто-то колотит в дверь. Сердце от страха выскакивает из груди. Открываю. На пороге Менахем с чемоданом.
Менахем. Якуб, спрячься где-нибудь, пока все не успокоится.
Якуб Кац. Куда же я спрячусь?
Менахем. Не знаю!
Дора. А я? А ребенок? Нам как быть, а, Менахем?
Менахем. Дора, вам они ничего не сделают. Не выходи на улицу. Не попадайся никому на глаза. Как только все закончится, я вернусь.
Дора. Ой, Менахем, говорила я тебе – не лезь, куда не просят.
Якуб Кац. Я хотел рассказать Менахему про письмо от Абрама, но он повернулся и ушел. Я побрился. Умылся. Побрызгался одеколоном. Надел чистое белье, белую праздничную сорочку и черный костюм. Почистил ботинки. В карман положил документы, немного денег и письмо Абрама. Вышел из дому. Улица была почти пуста. Стояла приветственная арка с выложенной из шишек свастикой. Убогая какая-то. То ли дело наша – два года назад, с серпом и молотом! Так я подумал и пошел дальше. Смотрю – они поворачивают со Школьной. Они – это Владек, Хенек, Рысек и Зигмунт. Вид у Рысека был жуткий. Лицо все сизое.
Владек. Я увидел его первым. “О, – говорю, – Якуб!” Хенек. Какой еще Якуб?
