– А, я так же. Тагора не читала, но что-то так захотелось.
– Я у Тагора стихи читал в переводе Льва Гумилева.
– Гумилев? А Николай Гумилев?
– Это его отец.
– У Льва, значит, стихи.
– В той книге всего помаленьку – винегрет.
– А я Янку Дягилеву слышал?
Я задумался. Фамилия знакомая. Сразу родилось словосочетание «дягилевские сезоны», но, конечно, Дягилев к Янке никакого отношения не имел. Просто однофамилиц.
– Нет, не слышал.
– «Особый резон», «От большого ума», «Рижская», «Мы по колено», «По трамвайным рельсам», «Гори, гори ясно», «Продано»?
– Знаешь, такое впечатление, что где-то и когда-то эти названия мелькали. Кажется, я даже краем уха слышал, но не могу вспомнить. Хоть Янка Дягилева – слышу впервые.
– А рижский бальзам?
Я рассмеялся:
– Нет, я тебя понял. Рижская это Рижская. Я другое имел в виду. Сами сочетания знакомы, а конкретно: «Особый резон» и, скажем, «От большого ума». Они для меня словно из иной жизни.
– Тогда у тебя есть шанс послушать иную жизнь, – ответила Света.
И мы пошли к ней, точнее к ее подруге, у которой она снимала комнату.
Быть впервые на новом месте всегда неловко, хоть и Светиной знакомой не оказалось в квартире.
Я остановился в прихожей и снял обувь.
– Ты проходи на кухню, – сказала Света. – Я сейчас приду.
Я прошел на кухню и занял место у стола.
Света принесла магнитофон, поставила Янку. Пока разогревался чай, я молча слушал песни. «Особый резон» и «Гори, гори ясно» – слышал я их впервые, но так и не смог избавиться от смутного чувства чего-то знакомого. Об этом и сказал Свете.
– Не исключено, – ответил она, разливая чай. – Возможно, ты и слышал. Однажды. Один раз. Но не знал исполнителя.
Я взял чашку и обнял ее ладонями.
– А ты с расхолодкой пьешь чай? – спросила Света.
– Да.
Она поставила пластиковую бутылку с водой.
– Ты знаешь, Свет. Кажется, я слышал Янку во сне.
– М-м… Это информационное поле, единый банк космических данных – пошутила Света.
– Точно.
Я сделал глоток.
На самом деле я пытался осмыслить услышанное, не смысл текста, этого не стоило делать. Янка рвала нерв, словно в последний раз пела. Все странные и непонятные словосочетания не возможно было понять рассудком. Песню следовало заглатывать целиком и улавливать ощущения. Лезвие холодных мыслей оказывалось бессильным расчленить этот комок пульсирующих нервов.
Опять пытался напрячь память: где и когда я это все-таки слышал? Хотя нигде и никогда. Действительно, смутный сон. Такие сны бывают. Ты идешь куда-то и что-то ищешь, сам не зная что, но находишь. В одном из таинственных закоулков подсознания, как в подвале, темно и неуютно. На ощупь ты обнаруживаешь затертую кассету, вставляешь в кассетоприемник, нажимаешь на кнопку и, как сквозь толщу воды звучит голос Янки: «По перекошенным ртам, продравшим веки кротам…» или «Не догонишь – не поймаешь, не догнал – не воровали…».
– Ведь ее в живых давно нет? – спросил я вдруг.
– Ну, как давно. В 1991 году Янки не стало. Ей было двадцать пять.
– Двадцать пять лет – это мало.
Ту я, конечно, слукавил. Двадцать пять лет это не мало, это катастрофически мало. Что может сделать человек за такой короткий промежуток времени? Некоторые доживают до глубокой старости, не оставив следа на земле. А зачем тогда рождались? Не помню, кто сказал: человек «экзистенцианирует» в реальность, чтобы преодолеть ее экзистенцию. Что это выражение означает, я не знаю.
