Когда через три часа пришла соседка, она застала нас за разговором о жизни в Нижнем, о ценах, о братьях и их женах, о политике. На столе стояли бокалы с вином. Соседка была потрясена. Я сделал вид, что ничего особенного не произошло, просто в Питер из Нижнего приехал приличный доктор, вот и все.
Весь вечер мы разговаривали с теткой. Она вспоминала Одессу, где прошла ее молодость. Рассказала немало интересных историй. Рассказчицей она была замечательной.
– Твоя тетя, – начинала она, – была весьма привлекательной девушкой. Кавалеры обращали на меня внимание, но я очень тщательно выбирала тех, кто составлял круг моего общения. Как-то раз моя подруга Фирочка пригласила меня к себе на раут. Фирочка была из богатой, по тем временам, еврейской семьи – большой частный дом, веранда и даже рояль «Беккер». Собирались придти молодые люди. Я должна была петь. Ты знаешь, что твоя тетя очень прилично пела в молодости? Так вот. Я пришла к Фирочке. На мне было синее платье в белый горошек, вот здесь и здесь выточки, а рукав – напускной. Фирочка подвела меня к одному совсем не симпатичному молодому человеку. Он был маленького роста, с большой головой. Но это еще полбеды. На нем были штаны, которые заправляют в сапоги… да, голифэ, цвета хаки. На тохесе была большая заплатка. Фирочка сказала: «Он будет тебе аккомпанировать», и я поняла, что ничего хорошего из этого не выйдет. Потом я пела. Успех, конечно, необыкновенный. Этот страшный парень, как оказалось, вполне прилично играл на рояле.
Дальше была длинная пауза и хитрый взгляд в мою сторону.
– Так кто же это был? – спросил я.
– Это был Эмиль Гилельс.
Тетя Ида посмотрела на меня в ожидании реакции и, только убедившись, что я все правильно понимаю, добавила:
– Если бы не тот дурак, оториноларинголог Фельдман, который сжег мне голосовые связки, когда лечил ларингит, я могла бы стать не тем, что ты сейчас видишь перед собой.
Так мы болтали о разных людях, временах, книгах. О скрипаче Бусе Гольдштейне, о войне, о Сталине, о ее муже. Когда уже устраивались спать, тетка сама начала тему завещания.
– Ленечка! Я скоро умру, – сказала она без всякой грусти. – Так я хотела бы, чтобы вы, братья, знали: я завещала вам квартиру, всем поровну. Чтобы вы, как интеллигентные люди, не передрались. Я покажу тебе завещание, что бы ты знал, где оно и что в нем написано. Она, как фокусник, достала папку неизвестно откуда, показала мне завещание, настояла на том, чтобы я прочел и записал себе номер документа и фамилию нотариуса. Когда мы уже погасили свет в комнате и промолчали минут десять, пытаясь заснуть, она сказала:
– Леня! Когда ты приедешь назад в Нижний, ты будешь давать пресс-конференцию для своих братьев. Скажи им по моему поручению, что вашу бабушку, мою маму, убил Гитлер. Но ваша прабабушка, моя бабушка, прожила сто два года. Это так, на всякий случай. Она хихикнула. Потом было тихо. Я успокоился после сумасшедшего дня и заснул.
Еще через день я уезжал из Ленинграда, оставляя тетю Иду во вполне приличном состоянии под опекой соседки. Вернувшись в родной город, я рассказал обо всем, что было, своим братьям. На прямой вопрос, сколько, по-моему, она проживет, я ответил также прямо – два-три месяца. Она прожила еще семь долгих лет. Братья посмеивались надо мной по этому поводу. За годы работы это была, конечно, не единственная, но самая удивительная моя врачебная ошибка.
