Интерпретатор - страница 19

Теперь же его сны имели какой-то дополнительный смысл, не являясь просто отдыхом для тела и для нервной системы в целом. Он воспринимал их как некую очень запутанную картину своей внутренней жизни, довольно драматической, если говорить языком театра. Почему именно театра? Потому что в каком-то роде он был зрителем этой пьесы – этого сновидения. Он уже понимал в то время, что парадокс человеческого существования состоит в нашем отношении к происходящему, для понимания которого необходимо узнать вначале что-то очень важное о самом себе, спрятанное глубоко внутри. И главное – это понять от чего мы бежим, пытаясь как можно дальше убежать. А сон в этом случае бросает нас в запутанные лабиринты наших страхов, которых мы не хотели бы замечать, опуская их еще глубже – на самое дно своего подсознания. Он понял, почему долгое время не запоминал своих снов. Это была всего лишь ловушка, в которую он сам себя загонял для того, чтобы продолжать как можно дольше не знать правду о себе. Как изобретательна наша психика, – думал он сейчас, словно для него открылось то, чего он не знал. Как врач он понимал, что такая отстраненность – всего лишь защита психики от того, что она считает опасным для человека. Мы сами убеждаем ее в этом, чтобы забыть о своих нерешенных проблемах, обидах, потерях и обо всем, что принимаем близко к сердцу. Боимся, что осознав это до конца, мы рухнем под непосильным грузом, навсегда потеряв тот позитивный образ самого себя, отчасти придуманный нами, ибо он освобождает от многого, чего мы не хотим принять. Так думал Кирилл. Вот и Фромм считал, что причина не обращать внимания на свои сны, тем самым обесценивая их значение, состоит в том, что мы считаем себя реалистами. Но это происходит потому, что современный человек не видит ничего за пределами той самой реальности, которая подвластна его контролю. Вот оно в чем дело! – заключил Кирилл. Контроль. Конечно, нам так спокойнее, когда все под контролем. Еще одна ловушка сознания. Как точно Фромм выразился: «Сон это микроскоп, через который мы наблюдаем события, скрытые в нашей душе». Да, но почему мне снился сон из далекого времени, в котором я не мог присутствовать, потому что это было много веков назад? – спрашивал он себя. Откуда могло прийти подобное ко мне? – думал он, потому что это никаким образом не связывалось ни с его сознанием, ни с подсознанием, ведь нельзя помнить того, чего не было.

Его сны иногда были настолько живыми, что он начинал путаться, считая их реальностью и ощущая себя самого реальным там. И только проснувшись от звука мобильника, понимал, что был где-то в другом месте. И если пребывание в нем вызывало приятные ощущения и воспоминания, то он с сожалением думал в тот момент: как жаль, что сон не может материализоваться. Но его не покидала мысль о том, что в своих снах он как будто был другим, чем в дневной жизни. Нет, он вполне узнавал себя там, но только внешне. Это было сходство похожее на копию, на двух близнецов, ведь их внешняя идентичность совсем не означает, что мысли, характер и может быть даже отношение к жизни обязательно должны совпадать только потому, что близнецы возникли из одной и той же клетки. Мир, окружающий нас, воспринимается разными людьми по-своему, в зависимости от того на какую частоту настроен человек. Как утверждал Эйнштейн: «Всё в мире является энергией». И он же полагал, что если настроиться на энергетическую частоту той реальности, которую вам хочется создать для себя, то вы получите именно то, на что настроена ваша частота. «Это – не философия. Это – физика», – утверждал он, объясняя, таким образом, свою необычную мысль, к которой пришел, опровергая этим утверждение о том, что все мы реалисты, а значит – ничего подобного существовать не может. Мысль известного физика глубока, но до конца Кирилл не мог понять, как не в теории, а на практике такое возможно, а именно: что нужно делать, чтобы создать реальность комфортную для себя путем настройки на нужную частоту. Фантастика, – считал он, но все равно думал об этом, как школьник, желающий решить заданную задачку. Он даже пытался представить процесс создания, получалось что- то похожее на программирование самого себя. Хорошо физику размышлять так, воспринимая человека как биологическую программу с энным количеством клеток (он где-то читал, что их 50 триллионов). Следуя Эйнштейну, логично считать мозг компьютером, который управляет всем этим, а значит, может изменять программу, которая была бы наиболее правильной для данного человека. Получается, что мы отличаемся друг от друга только программой, заложенной в нас. Кем заложенной, не нами ли самими? – думал он, – и почему мы тупо следуем ей, даже если она ведет нас к болезни или неудачам, не в силах сопротивляться, полагая, что от нас ничего не зависит. И все задумано на каком-то высшем уровне, а мы всего лишь исполнители, возомнившие себя творцами своей жизни. Ему не нравилась такая картина мира, но он не был Эйнштейном, чтобы даже теоретически рассматривать другой вариант. К тому же, он еще не встречал никого из тех счастливчиков, который мог бы, как радиоприемник настраиваться на любую, выбранную им частоту. А если я и есть приемник, чего возможно просто не осознаю, – думал он, понимая, что в этом есть некая привлекательность и одновременно обреченность, ибо если ты что-то имеешь, но не знаешь, как этим пользоваться, как с этим обращаться, то это – бесполезная вещь. К тому же, где уверенность в правильности твоего выбора, чтобы тратить время, отмеренной тебе жизни? А ведь нам приходится постоянно делать выбор, даже не замечая, что именно таким образом вся жизнь проходит за этим занятием. Правда, есть фаталисты, считающие, что все предопределенно заранее, вплоть до последней минуты, до последнего вздоха. Это было бы обидно, – считал Кирилл, допивая кофе в маленьком кафе, находящемся напротив клиники. Он, конечно, мог его выпить и на работе, где стоял необходимый для этого агрегат, но ему нравилось делать это именно здесь, отдаленно от всего привычного и всеобщего, что делало его немного другим, как будто окружающая среда создает наше отношение к миру, а может быть к жизни и к себе самому. Но это было уже слишком глубоко даже для Кирилла, хотя он именно так и полагал. Что-то я зациклился на этом слове «другим»: и по поводу сна своего сегодня утром, и сейчас. Это называется раздвоением личности, – поставил он сам себе диагноз, иронизируя по поводу своих потуг разобраться во всем этом. И попросил девушку принести ему еще чашечку кофе. Девушка была красивой: тонкой и хрупкой, как весенний молодой побег веточки. Он это давно заметил, и, может быть, поэтому любил бывать здесь, не признаваясь себе в том, что хотел бы познакомиться с ней поближе. Нет, не сейчас – решил он, вспомнив об Алле, свобода от которой далась ему так тяжело, хотя он уже совсем не думал о ней: ни хорошо, ни плохо – никак. Ему было просто приятно смотреть на девушку, которую, судя по надписи на бейджике, звали Викторией, то есть, победой, и он не сомневался даже, что она легко могла бы победить его напускное безразличие, его старательный самообман, потому что женщину не обманешь, когда она видит, как ты смотришь на нее. В твоем взгляде она считывает то, что ты хотел бы скрыть. Наивно полагать, что можно не заметить огонь, пылающий в твоей крови. Природа не умеет лгать, только наш изворотливый, извращенный ум способен на такое.