Затем на экране появился журналист с микрофоном в руке, стоявший у горы обломков.
Я отвел взгляд.
Все, кто сидел в кофейне, не сводили глаз с экрана, лица были искажены. У меня самого сжалось горло.
Я глотнул еще кофе, но он вдруг показался мне горьким. Поставив чашку на стойку, я вышел на улицу.
Я поехал домой, размышляя о своем отказе сотрудничать с ФБР. Безусловно, я думал только о собственных интересах. О своей ничтожной спокойной жизни. О карьере. О телепередаче. О том, чтобы купить подходящие шмотки.
Когда слишком много думаешь о себе, заканчиваешь жизнь в одиночестве.
Когда слишком печешься о своих интересах, получаешь только разочарования.
Форт-Мид, три часа спустя
Гленн Джексон и Роберт Коллинз встретили меня у трапа вертолета. Те же мятые костюмы, что накануне, будто они совсем не спали или легли одетыми. Несвежая рубашка Коллинза, кое-как заправленная в брюки, почти вываливалась наружу, как и его брюхо, вид у него был хмурый. Джексон выглядел приветливее, но быстро стушевался рядом со своим коллегой, который недовольно глядел на меня из-под насупленных бровей. Он злился за то, что они потеряли двадцать четыре часа? Или за то, что я вернулся?
Я позвонил Джексону, выйдя из кофейни, и тот мгновенно организовал мой перелет в Форт-Мид. Также я позвонил в контору по медиатренингам, чтобы перенести свой визит.
– Приду, как только разберусь с расписанием, – сообщил им я.
Агенты быстрым шагом проводили меня к небольшому зданию среди деревьев. Коллинз шел впереди, а Джексон – позади меня, замыкающим. Мы прошли через ту же комнату, где собирались накануне, и перед нами предстал длинный узкий и темный коридор. Когда дверь за нами закрылась с глухим звуком, мы оказались в душном полумраке, едва разбавленном сине-зеленым светом диодных ламп на потолке. Настоящий кошмар для страдающего клаустрофобией.
Когда мы остановились в конце коридора перед очередной дверью, Коллинз нажал на кнопку и подождал. В тишине стало слышно, как часто и с присвистом он дышит. Я почувствовал исходивший от него застарелый запах табачного дыма. На миниатюрном экране загорелась надпись «Входите», послышался резкий щелчок электрического замка, и дверь открылась. За ней обнаружилась небольшая комната, где ввиду полного отсутствия окон было ненамного светлее; комната была напичкана электронным оборудованием, кабелями, клавиатурами и усилителями и очень походила на студии звукооператоров тех немногих радиостанций, которые я посетил в свое время по приглашению на интервью. Одна из перегородок, полностью застекленная, граничила с другой комнатой, побольше, и тоже без окон. В нее мы и вошли.
Там стояла Анна Сондерс, руки за спиной, как на одном из портретов Наполеона. Она быстро улыбнулась мне в знак приветствия.
Мы расселись вокруг маленького круглого стола. Декор комнаты был весьма лаконичным: серое ковровое покрытие, стены и потолок полностью покрыты квадратными плитами звукоизоляции. Плотно законопаченная, звуконепроницаемая и лишенная видимого выхода наружу, комната была отрезана от всего мира.
– Скоро к нам прибудет с визитом Барри Кантор, – сообщила Анна Сондерс, не глядя на меня. – Думаю, он хочет с вами познакомиться и, конечно, подбодрить.
Я почувствовал, как раздуваюсь от гордости при мысли о том, что сам помощник президента едет, чтобы встретиться со мной.
– Вам приходилось когда-нибудь слышать о проекте «Звездные врата»? – спросила Анна.
