Надюша очень просилась погулять до волшебного северного сияния, но в кои-то времена Пашка осадил её и закрыл входную дверь на ключ. Говорят, домашние животные как-то реагируют на мировые апокалипсисы, но Стёпка и Машка жили как и прежде, вообще не ограничивая себя в поцелуях и поедании запрещённой для их желудка колбасы.
Маша покорно лежала у моих ног. Пашка почему-то относился с большим презрением к моей прихоти в виде Сидоровых, и они периодически попадали под его недоброе слово или горячую руку. Животные старались не замечать моего сына, поэтому, когда мы все собирались за столом, собаки теснились на почётном месте под моим стулом.
Чай казался невкусным. Пить хотелось несильно, но очень надо было поговорить о «стене».
– Инопланетяне. Как пить дать, – утверждал Паша.
– Зачем мы им?
– Эксперименты будут ставить.
– На нас? Да на нас клейма уже негде ставить! Не то что эксперименты, – устало выдохнул я.
– А может, им наши ресурсы нужны? – не уставал мыслить подросток.
– Какие? Я тебя умоляю! Леса вырублены! Реки отравлены! Нефть выкачали, золото распродали паре сотен людей из ближнего зарубежья. Животных как мусор воспринимаем. Столько лжи и жестокости вокруг… У нас уже ни ресурсов, ни совести нет. Ну зачем мы инопланетянам? – искренне удивилась моя сущность.
– Па-а-а-ап, а почему птички через «стену» пролетают? – Надюша влезла в наш судьбоносный разговор.
– В ПЛАНЕ? – хором удивились мы с сыном.
– Учительница в школе, из «А» -шного класса, сказала, что её… этот… который, как папа… там у «стены» был. Стрелял в «стену», пули не пролетали, а птички пролетали!
– Да ну нафиииииг! Врешь! – Паша не верил ни своим ушам, ни своей сестре.
– Пап, я не вру… врать плохо. «А» -шная учительница так сказала! – чуть не плача, Надюша отстаивала свою правду.
Мы молча переглянулись. Версия инопланетян сейчас прям самой важной стала и практически единственной. Может, и вправду ресурсы. Отделили нас и животный мир… явно ведь с какой-то целью.
Но как они её поставили? За ночь? Вот у нас бы так детские сады и школы строили.
***
Работая врачом педиатром, Анна успевала посвятить время дочери, дому, хомячкам, кошке Муське, собаке Ханке и абсолютно не могла найти время на личную жизнь, которую откладывала на потом, на завтра, на следующий отпуск. Не переодевшись, в халате и с бейджиком на груди, она выжимала всё, что есть, из двигателя своего скромненького отечественного авто.
Сейчас, пролистывая автостраду за лобовым стеклом, Анна вспоминала свою мамыську, свою любимую доченьку, своего ангелочка. Её первым словом было «мама», как и у всех детей, а вот второе – «мыська», третьим словом был симбиоз из двух первых – мамыська. Анна долго была уверена, что перевод этого третьего слова – мамочка, ан нет, как позже выяснилось, это мама и Муська вместе. Ведь именно эти две счастливые физиономии дочь видела с первого дня, как Анна принесла её с детского дома.
И вот сейчас её крошечка, её золотце было за той «стеной», свет которой она уже отчётливо видела.
До Новососедово было ещё сто тридцать восемь километров.
Бесконечные сто тридцать восемь километров…
За селом Журавлёво, почти на половине пути до дочери, Анна упёрлась в полупрозрачную бежево-розоватую «твердь».
– Привет, – сказала она ей, выйдя из машины. – Я должна пройти! Слышишь? Должна!
Спустя полчаса Анна уже била кулаками по твёрдому северному сиянию и кричала:
