– На меня!
Я подхватил ее, не зная толком, как обращаться с мелкой, зато она знала, как обращаться со мной.
– Пливет, Антоса!
– Привет, Софи.
– Посли на кухню!
– Пошли…
Робея, я переступил порог обширного кухонного пространства, где было на удивление чисто. Обстановка, знакомая по кино – две газовые плиты на высоких ножках, занавесочки на окнах, шкафчики на стене – по числу квартир. А вот маленькие столики съехались вместе, в один общий стол, накрытый цветастой клеенкой с подпалинами. За ним восседало пятеро моих соседей. К полной женщине в возрасте, с круглым лицом в обрамлении кудряшек, подлащивалась Лиза, и стало ясно, что это ее мама. Рядом с тетей Верой чинно прямил спину пожилой мужчина с военной выправкой. Надо полагать, тот самый таинственный Роман Иваныч, больше некому. А наискосок от него жалась друг к другу молодая чета – оба в очках, чернявые и малость не от мира сего.
Радио придушенно запевало: «Потолок ледяной, две-ерь скри-пу-чая…», а меня зажало, как дебютанта на сцене. Умом я понимал, что «зрители» давно знают Антона по прозвищу «Пух», но я-то их вижу впервые! Спасибо Софи, помогла.
– Мамоцька! Папоцька! – воскликнул ребенок, тиская меня за шею. – Мозно, я за Антосу замуз выйду?
Развеселились все разом. Еровшин басисто захохотал, тетя Вера заколыхалась, давясь тонкими взвизгами, а парочка рассмеялась одинаково заливисто и белозубо.
Я передал родителям их чадо, и оно тут же облапило свою «мамоцьку».
– Садись с нами, Антоша, – сдобно улыбнулась тетя Вера, – я селедки баночной купила, и картошка еще горячая.
На столе, вываленные из кастрюли в белую эмалированную миску, парили, сахаристо искрясь, желтые клубни, а в овальном блюде разлеглись две или три жирненькие селёдины, порезанные крупно и щедро, усыпанные колечками лука и сдобренные пахучим «постным» маслом.
– Спасибо, – выговорил я, задавливая в себе интеллигентские замашки. – Не откажусь. Очень есть хочется!
Лизаветкина мама еще немного поколыхала пышным бюстом, досмеиваясь, и наложила мне картошки.
– Похудел-то как, – завздыхала она жалостливо. – Совсем тебя в больнице не кормили!
– Да нет, нормально вроде… – вступился я за здравоохранение, поглядывая в невинность лизкиных глаз.
– Да знаем мы ихние рационы! – тетя Вера пренебрежительно отмахнулась полной рукой, пережатой в запястье золотыми часиками.
Не чинясь, я потащил с блюда селедочный хвост – в нем костей меньше, а из сетчатой хлебницы – пару ломтиков душистой «чернушки». Натюрморт!
Полковник деловито придвинул маленький запотевший графинчик, и мы вступили в диалог, по-армейски лаконичный, но емкий:
– Будешь?
– Нет, – качнул я головой, чуя нутряной протест.
– Бросил?
– Да.
– Давно?
– Месяц.
– Молодец.
Лютый аппетит словно выключил во мне стеснение. Я наслаждался каждым кусочком – мясистой селедочки, хрусткого лучка, разваристой картошечки. Воистину, не найти ничего вкуснее простой еды, безо всяких кулинарных изысков да вывертов!
Основательно вкусив, я здорово подобрел и расположился к соседям. Стереотипы из страшилок о бытовых войнах и коммунальных кознях в этой квартире не срабатывали – рядом со мной жили вполне себе милые люди, особенно Катя и Лизаветка…
Настороженности во мне еще хватало. Я настолько интраверт, что с ходу ощутить себя своим в чужой компании не получалось. Зато меня так и подмывало расхвастаться своими умениями! Вряд ли реципиент пользовался уважением в соседском кругу, и мне очень хотелось удивить их, заставить по-иному взглянуть на никчемного «алкоголика, тунеядца и хулигана».
