– Я агент Управления снабжений штаба Донской армии. Имею право на передачу сообщений по военному проводу, – он кладет на барьер перед телеграфистом бланк телеграммы, конторскую книгу, куда вписана копия этой же телеграммы и пять деникинских тысячерублевок. Меньше дать нельзя.
Не взглянув на бланк, телеграфист спрашивает:
– Вашему степенству квитанцию или передать тоже?
– То и другое.
Барьер это, оказывается, еще и стол. Выдвинув из него ящик, телеграфист кладет туда деньги, выписывает квитанцию, бьет штемпелем по странице шороховской конторской книги, сообщает:
– На Курск линии нет.
Шорохов прячет конторскую книгу в баул, отвечает:
– Дайте через Касторную.
В телеграфную вваливается здоровенная фигура в шинели, в башлыке. Лицо этого человека красно от ветра. Рукой он придерживает шашку в ножнах. На поясе у него кобура. Шинель облеплена снегом. В каком он чине, понять нельзя. Но казаки у входа вытягиваются.
– Линия! – отрывисто бросает он.
Телеграфист склоняется над аппаратом, дробно стучит ключом. Шорохов догадывается: это его способ спасения – в любой тревожный момент тотчас заняться своим телеграфистским делом.
Вошедший обнаруживает Шорохова, начальственно спрашивает:
– Кто такой? – Он заходит за барьер, берет со стола шороховскую телеграмму, читает вслух: – Новочеркасск. Управление снабжений, генералу Ярошевскому. Сообщаю, что условия контракта номер восемьсот девяносто три мной выполнены. На станции Щигры, Колпна, Охочевка, Мармыжи вывезено двадцать девять тысяч пудов пшеницы запятая двенадцать тысяч пудов ячменя. Прошу выслать на станцию Щигры или обязать получателя выдать мне на месте пять пудов шпагата для зашивки мешков. – Он поднимает глаза на Шорохова. – Ты?
– Леонтий Артамонов Шорохов, – отвечает тот. – Господин полковник, – он не имеет представления о чине этого человека, но решает, что лица более высокого ранга в Щиграх в настоящее время быть не может. – Район назначен мне Управлением снабжений.
– Мразь! – «полковник» тычет шашкой в сторону телеграфиста. – Сюда тебя зачем принесло!
– Дать депешу.
Физиономия «полковника» перекашивается. Он что-то хочет крикнуть и не может. Захлебнулся от ярости. Надо убираться. Но у порога казаки. Шорохов продолжает:
– Контракт на восемь миллионов рублей. Сорок тысяч пудов.
– И на мою богом проклятую шею повесят их вывозить! – кричит «полковник». – А ты сорвал куш и бежать! Мы головы свои тут кладем!
Он двумя руками вцепляется в кобуру. Прижав баул к груди, Шорохов бежит к двери, наваливается на нее, распахивает, спотыкается о порог, падает на грязный, истоптанный снег станционной платформы. Вскакивает, бежит дальше. За углом вокзального здания останавливается.
Орудийные раскаты слышатся гораздо отчетливей, чем было прежде. То ли ветер, который приносит их, стал посильней, то ли приблизились сами эти раскаты.
Сбоку от перрона, прорывая стену густого снегопада, появляется какая-то темная масса. Она делается все крупней, отчетливей, наконец, совсем придвигается к перрону. Это поезд, в котором Шорохов ехал от Курска. И как чудо: почти напротив того места, где к обледенелой кирпичной стене притиснулся Шорохов, откатывается вагонная дверь. В проеме ее среди марковцев стоит Макар Скрибный.
– Леонтий! – кричит он. – Леонтий!
Шорохов подбегает. Скрибный подает ему руку, втягивает в вагон, обнимает.
– Как я за тебя переживал, – говорит Скрибный, – друг ты мой дорогой…
