– На бульваре, считаю, это была женщина. В кофейне и на улице – мужчина.
– Приметы?
– Бритый, среднего роста, худой. Серый пиджак, сапоги, галифе.
– Сутулый? Грудь колесом? Походка?
– Пока человек сидит, этого не заметишь. Когда где-то за тобой тянется, тоже.
– Козловского деятеля жаль, – после некоторого молчания произнес Мануков.
Улыбка слегка раздвинула его губы. Знак немалого волнения, как знал Шорохов.
А тот взглянул на карманные часы:
– Теперь главное, ради чего я пришел. Вам предстоит свидание с одной персоной. Замечу: не только в миссии, но и перед ней я за вас поручился. В том смысле, что вы не трусливы, притом достаточно осторожны, и как бы сказать? С большим душевным здоровьем. Не брезгливы в самом широком смысле. Не знаю, все ли вы поняли из того, что я сейчас сказал.
– Почему же? Вроде бы хвалите… И куда мы пойдем?
– В место вполне вам знакомое. В Управление снабжений штаба Донской армии. И, во-первых, это будет визит к лицу значительному. Во-вторых, ради нашей с вами общей пользы имейте в виду: от меня у этого лица каких-либо секретов нет. В-третьих, возможные ваши выгоды от взаимоотношений с этим лицом, надеюсь, будут значительны. Говорю о выгодах материальных. И, наконец, последнее. Позавчера состоялось мое венчание с Евдокией Фотиевной Варенцовой.
– Боже мой! – воскликнул Шорохов. – Рад безмерно. С Фотием Фомичом у меня были самые дружеские отношения.
– Знаю. Он даже пытался вас за нее посватать.
– Когда это было! Да и что! Застольные разговоры. Еще до того, как вы стали бывать в их доме.
– И это я знаю. Но просьба: при встрече с Евдокией Фотиевной ни слова о том, как ее отец умер. Я за многое в прошлом вам благодарен. Помню. Сейчас Евдокия Фотиевна нуждается в вашей поддержке.
– Конечно… это конечно, – повторял Шорохов. – Я понимаю… Конечно…
* * *
Значительным лицом, о котором говорил Мануков, оказался ресторанный приятель Чиликина Трофим Тимофеевич Ликашин. Следовательно, Мануков наверняка знал: в делах, связанных с Чиликиным, Шорохов его обманывает.
И еще об одном подумал Шорохов. То, что произошло в Таганроге, Манукова заинтересовало чрезвычайно. Выдала не только улыбка. Едва представив его Ликашину, он сразу и несвойственно ему торопливо ушел. Почему?..
Когда остались одни, Ликашин, глядя перед собой и отрицательно водя из стороны в сторону своей фарфоровой бородкой, проговорил:
– Нет, друг мой, нет…
Кабинет этого господина был превосходен. Громадные окна. До блеска натертый паркет. Стены, затянутые золотисто-лиловым шелком. Дубовый, на массивных тумбах с львиными мордами письменный стол, за ним иссиня-черный с золотым орнаментом сейф. Справа от стола – книжный шкаф красного дерева, слева, в тон ему, столик и кресло. Это что же? За раз больше одного посетителя здесь не бывает? Если бывают, то стоят в почтении?
– Нет, мой друг, – Ликашин поднялся из-за стола, заложив руки за спину, прошелся по кабинету. – Нет. Сейчас время британцев. При случае взгляните на карту мира. Почти вся она цвета английского, м-м… газона. Хотите пример? Те же мамонтовские трофеи, о которых мы с вами не столь давно говорили в компании с господином Чиликиным, царствие ему небесное.
«Чудо какое-то, – подумал Шорохов. – Все помешались на одном и том же».
Сопровождая свои слова то стремительными, то плавными движениями рук, Ликашин продолжал:
– Когда ими интересуется кто-либо из американцев, чувствуешь: этих господ занимает лишь, сколько в них золота, икон, какие тысячи они стоят. У британцев интерес иной. Есть ли истинные произведения искусства, картины известных художников? В этом уверенность в собственном вкусе, праве выбора, наконец.
