Я был потрясен прочитанным. Я только спросил его:
– Вы не хотите отомстить своим мучителям?
Он посмотрел на меня печальными, мертвыми глазами:
– Отомстить? Молодой человек, у меня сил осталось только дышать.
Тогда я не понял его. Только что разоблачен культ личности, возвращены невиновные. Как можно позволить палачам остаться безнаказанными, не раскаявшимися? И палачи, и вертухаи, и стукачи… Пока они затаились и крепко держатся за старое, ищут в нем себе оправдание. А жертвы? Я переспросил папиного друга:
– Значит, вы им простили?
– Нет, не так. Я знал: раз посадили, значит, партии так нужно. А где умирать за дело партии, в бою или в лагере, это не важно. Я, значит, был нужен ей там.
В этой логике безропотного жертвоприношения было что-то темное, запредельное. Принять арест, пытки, тюрьму, лагерь, потому что это нужно партии? А зачем ей нужны были враги, не приходило в голову? Ослепленные безбожной верой в партию, фанатики теряли собственный разум? Так их и казнили в первую очередь. Мы были уже другими. Мы не боялись репрессий. И не заглядывали в прошлое. А отец, который мог бы что-то рассказать, молчал. Помню, когда его, старшего механика Черноморского пароходства, всю жизнь утюжившего моря и океаны, партия вдруг бросила на подъем сельского хозяйства в Молдавию, он тоже безропотно подчинился. Конечно, это не лагерь и не допросы с пристрастием. Директор машино-тракторной станции в Молдавии в Дубоссарах ремонтировал комбайны вместо судовых двигателей. За что получил орден Трудового Красного знамени. Он тоже не задавал вопросов… А я? И я ведь туда же! По призыву комсомола с флота в степи казахские на комсомольскую стройку. Добровольно! С энтузиазмом!
– Идиот, – думала команда «Башкирии», с которой я сходил на берег, чтобы не вернуться.
– Романтики, – писали в газетах.
Но добровольцы 41-го меня поймут. Правда, они не вернутся из боя. А я вернусь…
«Философия истории» Гегеля – книга из списка разрешенного для чтения. Поскольку Гегель был источником всего, вершиной философии, а философия открывала тайны бытия, его надо было раскусить или хотя бы прочитать. Знаменитая формула «свобода как осознанная необходимость» вела как раз к ним, принявшим пытки и лагеря как служение партии. Не знаю, смог бы я… От Гегеля осталось еще и понимание истории как необратимого прогресса – вперед и выше. Что после нас, то и лучше. И потому очень хотелось увидеть будущее.
Как Огарев и Герцен когда-то на Воробьевых горах, я дал клятву «пожертвовать жизнью на избранную нами борьбу…» Борьбу за будущее. Настоящее в силу уже видимого его несовершенства интересовало мало. Любви еще не знал, потому семья, уют, благополучие, казалось, не стоили того, чтобы потратить на них жизнь.
«Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный…»
Впрочем, жизнь уже вносила кое-какие поправки. В том году объединили мужские и женские школы, и эта внезапная близость, случайные прикосновения, лукавые взгляды, девичьи запахи слегка наехали на жажду подвига. Стало неловко ходить по улицам, потому что взгляд сам собой стал забегать под юбки за красивыми ножками. Стыдно, но как противостоять этому наваждению? Книга или танцы – субботние муки каждую неделю. Битва духа с плотью.
Спас отец. Догадывался ли он, не знаю. Но это он отвел меня к своему товарищу в детскую спортивную школу ДСШ №1, и это был правильный воспитательный ход. Не мой выбор, но правильный. Спорт не только отвлек внимание от игры гормонов, не только укрепил мышцы, но и навсегда подарил образ жизни. Непередаваемо это чувство превосходства над толстым, неуклюжим человечеством. Вечерами в Воронцовском переулке, что возле Дюка и Потемкинской лестницы, разгонялся на турнике в большие обороты и сальто прогнувшись. Привыкшее к работе тело и в 60 вынесет меня на двойное сальто, и в 75, привычно вложив ладони в кольца, поднимусь из виса в упор и в угол, и выжму стойку, не дрогнув.
