В этот момент я перестал быть собой. Погоня, страх, ненависть к безнаказанной пьяной банде, горечь от унижений, через которые пришлось пройти в разное время юности, привели меня в бешенство. Враг попытался подняться, все еще держа железный прут в руке. По этой руке и пришелся первый удар, с которого началась расправа.
Много позже, уже наблюдая прошлое, я не мог себе объяснить, как была потеряна связь моих действий с моим же интеллигентным мозгом, которым я так гордился и который делал меня, как мне хотелось верить, на несколько голов выше окружающих.
Существующая отдельно от интеллигентного меня рука с кастетом наносила удар за ударом. Сначала по вражеской руке с прутом. Потом по спине и затылку отползающего врага, визжащего при каждом ударе.
Потом все стихло. Слышны были только удары моего норовившего разорваться сердца, которому вторил пульс в висках. С тишиной пришло и спокойствие, которое, по сути, было потерей сознания.
Я стоял на коленях над растерзанным врагом и ни о чем не думал. Меня наполнял покой и четкое понимание того, что я убийца лежащего передо мной человека. Более того, меня накрыла зверская радость от того, что произошло.
Мертвое и очень тяжелое тело я оттащил в самый темный угол у стены электробудки, накрыл старым дырявым куском брезента и завалил мусором. В кромешной тьме оценить результат проделанной работы было невозможно, но я посчитал ее достаточной.
Теперь предстояло убраться незамеченным. Вернуться во двор и пройти вдоль освещенных подъездов было немыслимо. С трудом я добрался до кирпичной стены, отделяющей проход-склеп от соседнего двора, и с огромным усилием перевалился на ту сторону.
Ночь была, на счастье, темной и безлюдной. Я вышел на Переяславку, небольшую улицу с деревянными домишками на задах нашего дома, и пробрался в темноте к своему подъезду.
Оказавшись в своей комнате, я с трудом осознавал реальность, плохо понимал обращенную ко мне речь и был неспособен внятно отвечать на самые простые вопросы.
Все, что я проделал на следующее утро, происходило на автомате: принял душ, оделся, позавтракал, сел в автобус, доехал до школы.
А когда столкнулся с Давидом Красным, прошипел:
– Мне срочно нужен твой отец!
Давид завороженно смотрел на меня, будто не узнавая, поскольку все было чужим – лицо, глаза, змеиное шипение вместо голоса. Он понимал, что происходило что-то из ряда вон, не терпящее никаких вопросов.
Кудрявый Давид тряхнул головой, словно избавляясь от наваждения, и подошел к телефону-автомату у входа в школьную столовую. После короткого разговора я получил инструкцию. И, не говоря ни слова, исчез.
Потом был двор продовольственного магазина, железная дверь без вывески посреди мусорных куч и разбитых ящиков, стук в эту дверь и начало другой жизни за ее порогом.
На стук отозвался улыбчивый боец, вооруженный карабином с примкнутым штыком.
Он спросил:
– Вы Глеб Орлов?
Получив кивок, пропустил меня внутрь удивительного помещения. Оно было очень светлым из-за стеклянной крыши и отсутствия межэтажных перегородок. На уровне второго этажа его окружала галерея с несколькими дверьми, вероятно, ведущими в кабинеты местных небожителей.
На галерее стоял улыбающийся подполковник Красный, который совсем недавно превратился в главного начальника всемогущей Конторы одного из самых крупных районов столицы. Он приветливо помахал рукой, приглашая подняться по боковой лестнице.
