— Можешь и дальше прятаться, родная – это такой детский сад, что, честное слово, смешно.
— Рада, что у тебя остались зубы и есть чем смеяться, - просто из злости выпаливаю я, но именно эта фраза приводит его в бешенство.
Юра жестко, теперь двумя руками, хватает мои плечи и вдавливает в подушку до боли в груди. Наверное, я чувствовала бы себя так же, если бы по мне прошелся асфальтоукладочный каток. Мне приходится посмотреть Юре в глаза, и вместо любимого лица я вижу только монстра, который почувствовал безнаказанность и сбросил маску. Его губы похожи на бесформенную кашу: нижняя треснута в двух местах, верхняя опухла до такой степени, что прижата к носу блестящим синюшным шаром. Когда он нарочно медленно и широко улыбается, я вижу рваные дыры в нижней десне на месте правого клыка и переднего зуба.
Мне кажется, Юра делает это нарочно: «хвастается» тем, чем обычно не горят хвастаться.
— Поцелуешь меня, Ви? – щурится он, наклоняясь к моему лицу.
Я могу плюнуть в него и даже с туманной головой все равно попаду прямо в центр, но мне даже слюну жаль на него тратить.
— Ты мне противен.
— А ты – мне. Но я – породистый кобель, ты – породистая сука, и мы должны родить парочку щенков с хорошей родословной, потому что, - он еще немного вдавливает мои плечи в подушку, - деньги к деньгам, Ви. Ну и потому, что даже мамочка с папочкой не станут вмешиваться в нашу личную жизнь. Хочешь узнать, почему?
— Хочу, но не от тебя.
Дурной сон. Я просто сплю и вижу уродливое извержение своего подсознания, после которого обычно наступает не приятное расслабление, а только затяжная головная боль.
— Я все спустил, Ви, - без стеснения, даже с некоторой гордостью, признается Юра. – И деньги моих родителей, и деньги твоих. Но у меня еще есть возможность отбить свое. Твой папаша не идиот, он не станет терять последний шанс вернуть хоть что-то. А если вдруг ты решишь спрятаться у него под крылом, я просто спущу с цепи тех собак, которые порвут Розановых на клочки, и тебя вместе с ними.
— Спустил? – очень сильно «притормаживаю» я.
Юра сует руку в карман брюк, но не спешит показывать, что там. Заводит руки за спину, корчит загадочные рожи и выставляет вперед два сжатых кулака. Я просто говорю, что он мудак.
— Все-таки ты скучная, - фальшиво сожалеет он, но все равно доигрывает спектакль до конца.
Сперва раскрывает одну ладонь – там пусто.
Потом, со звуком «та-дам!» - вторую. На ладони лежит маленький пластиковый пакетик с белым порошком.
И все становится на свои места.
Понятия не имею, откуда это в моей голове, но я знаю, что все наркоманы – особенно те, кто сидят на «дорогом» товаре – могут практически сутками не спать без потери трудоспособности, быстро соображают (а совсем не тормозят), находятся в состоянии непрекращающегося позитива и оптимизма… и просто неутомимы в постели.
Я не понимала, как Юру хватает на все: и пахать, как проклятому, и уделять мне внимание хоть утром, хоть вечером. Списывала это на попытки загладить вину, дать мне ощущение хорошего правильного брака, в котором у жены есть все, и любовь мужа в том числе. И еще наивно думала, что так Юра хочет показать мне, как много я значу в его жизни.
Вернуться бы назад и врезать себе от души.
— И ты вот так запросто мне признаешься? – спрашиваю, стараясь не выдавать раздражение. Уже и так понятно, что муж ведет свою игру - и любая попытка огрызаться будет только сильнее его раззадоривать.
