– Вот хам, – сказала рыжая дружелюбно. – Ты научишь меня плавать?
– Что, совсем не умеешь?
– Я воды боюсь.
– Вот и не выпендривайся.
– Как незаметно мы перешли на «ты».
– С тобой иначе нельзя, мелкая змеюка. Давай уж, выкладывай, зачем я тебе. Сидел себе, творил. Хорошо еще, что я добрый, а то закинул бы тебя вон туда, в кувшинки, чтобы к людям не приставала.
– Я же плавать не умею.
– Ладно, пойдем в палаццо, налью тебе воды в блюдце, поплещешься немножко.
– Хватит измываться над женщиной…
– Что? Не пойдешь?
– Пойду.
– Однако! – изумилась приезжая, увидев красивый «сложносочиненный» дом на просторном газоне.
– Ну, что делать, нам, творцам, не зазорно иметь сносное жилище, – едва слышно буркнул художник.
– Так, в этом дворце ты живешь. А мастерская у тебя есть?
– А как же. Послушай, жратеньки хочешь? Тогда поскребешь по сусекам? А я поищу, чем остудить внутренний жар.. А потом пойдем мы с тобой в укромный уголок…
– Для чего это?
– Как будто сама не знаешь. Посидим, покалякаем за жизнь и чем-нибудь этаким займемся.
– Чем-нибудь?
– Ну да, фотки посмотрим, чаю попьем по-йоркски.
– Мне бы пива по-бескудниковски.
– Есть проблема, не переношу женщин, от которых пивом несет. У меня исчезает к ним интерес…
– Во как? Помнится, один умник в одной мюнхенской пивной так себя загрузил, что, ухватив за помочи проходившего мимо немца, спросил: «Скажи, Адик, где у вас тут…» и выразительно обозначил свою неотложную малую нужду.
– А он что, не помнишь?
– А он, нагло тебе улыбнувшись, вежливо сказал: «Русише шайзе, это там».
– И я никак не отреагировал на это свинство?
– Отреагировал; ты, тоже улыбаясь, как попка твердил: «Данке, данке, данке шен».
– Да, блин, история, – вздохнул художник и почесал себя над виском. – А ведь я тебя, собаку, сразу узнал и, не поверишь, обрадовался. Что-то случилось? Угрызения совести, чувство вины? Или?.. Никак, совсем плохо?
– В психушку чуть не попала, после попытки суицида.
– Да что ты?
– Так мои соседи немецкие подумали и вызвали скорую помощь. А я, понимаешь, тебя вспомнила, и так в Россию захотелось, и это после того, как ты пять лет назад мне сказал: «Знаешь что, маленькая, шла бы ты». Иван, ты что? Неужели забыл?
И я пошла в слезах и в соплях. Пошла, как раньше говорили, по рукам. Случайно вышла замуж, за Пауля, уехала к нему в Германию, родила дочь и затосковала по тебе. Да так, что даже поправилась на нервной почве. Даже в наш с тобой любимый Мюнхен поперлась. Такая была тоска. Через два года с Паулем развелась, дочку он мне не отдал. Квартирку сняла на Любекерштрассе. Однажды сосед по балкону листал каталог немецкого художника Оттона Узеро, с поразительно похожим на тебя автопортретом. У меня, представь, аж сердце защемило. Я попросила его дать мне посмотреть. Хороший немец, он что-то понял…
– Послушай, крошечная, делаем вот что. Я постелю тебе в комнате, окнами на закат, потом мы пройдемся по деревне. Мне надо прийти в себя, решить, что предпринять, потому что вряд ли мой образ жизни тебя устроит. Подумать, как жить дальше, с тобой или без тебя.
– Таким, значит, образом?
– А ты как думала? Сделал глупость, обошелся с тобой по-свински. Не знаю, не знаю, что делать. Единственное, что может меня оправдать… Одним словом, я хотел как лучше. Вот что. Ни по какой деревне мы с тобой не пойдем. Надо хорошо поужинать. Правда, в холодильнике только холод.
– А я поскребу по сусекам? А ты найдешь, чем промочить горло, Пиво исключается… Иван, какой ужин? Бестолочь, где твой укромный уголок? Пойдем уж фотки смотреть, иначе я тебя искусаю.
