История как конъюнктура - страница 3

Беседа с ведущими радиостанции «Эхо Москвы» Виталием Дымарским[2]и Дмитрием Захаровым[3]

Д. ЗАХАРОВ: Первый вопрос, может быть, прозвучит достаточно парадоксально. Скажите, а когда у нас официально начали праздновать 9 мая?

– Официально с 1965 года, когда партию и государство возглавил Леонид Ильич Брежнев, который наметил свой сценарий организации этого праздника, в том числе для легитимации собственной персоны, нового режима, который устанавливался с уходом Хрущёва.

В. ДЫМАРСКИЙ: То есть вы хотите сказать, что после Победы в течение 20 лет, с 1945 года до 1965 года, праздника Дня Победы официально не было?

– Он праздновался в других формах. Когда я изучал эту проблему юбилеев Победы, то каждой дате я пытался найти какое-то точное определение. Май 1945 года связан с началом подчинения памяти о войне, т. е. Сталин сразу же стал организовывать это пространство под себя и формировал его со своим профилем. Неслучайно все последующие дни 9 мая, начиная с 1946 года все центральные газеты, включая, конечно, «Правду» выходили с большим портретом вождя.

В. Д.: А у вас есть объяснение, почему?

– Просто Сталин видел память о Победе в том русле, которое соответствовало его представлениям о результатах войны, которое позволяло обойти сложные вопросы, возникавшие после ее окончания.

Д. З.: В частности, колоссальных потерь.

– Цены Победы… И эта тема либо догматизировалась, либо всячески обходилась. Так же, как обходилась и тема: а кого мы, собственно, победили? На попытки понять побежденного врага, уже не как тупого гунна и изверга, был наложен запрет. Известный запрет (потом, конечно, его не удавалось удержать) касался и этнического фактора Победы, который мог вызвать прилив чувств самоценности у нерусских народов.

Д. З.: То есть?

– Речь шла о том, что в годы войны были подняты национальные паруса, а затем ставка делалась исключительно на великий русский народ, как руководящий. Это закреплялось в известных сталинских тостах в мае-июне 1945 года.

Д. З.: Так сказать, в пантеоне победителей.

– В пантеоне победителей, и, естественно, это не могло не вызывать конфликты и напряжение.

Д. З.: А зачем он так поступил?

– Думаю, он искал опору своему режиму власти не только в партии и рабочем классе, а в самом многочисленном, самом большом народе – русском. Вскоре великорусская идея захлестнет общество, культуру и науку.

В. Д.: А можно сказать, что вот эта новая установка пришла на смену классовому видению тогдашнего мира?

– Безусловно. Но уклон в сторону национальногосударственной идеологии, новая стратегия в этнополитической сфере наметились ещё в середине 1930-х годов, когда Сталин почувствовал, что на одном стержне интернационализма устойчивость своему режиму власти не создать, социальную опору не расширить.

Д. З.: На фоне этого, насколько я понимаю, он одновременно проводил ослабление армии. Ведь после победы он ее, скажем так, достаточно сильно побаивался.

– Поколение победителей он действительно хотел поставить на место, указать «правильное место» и маршалам, и генералам, и, прежде всего, офицерскому корпусу, поскольку у них после заграничных походов мог вызревать иной взгляд на ситуацию. И это происходило довольно своеобразно. С одной стороны, «дело авиаторов», опала Жукова, а с другой, приглашение победителей в политическую элиту, скажем, на уровне областей, краев. Протестная энергия новейших «декабристов» была локализована.