История пчел - страница 26

Бумага пожелтела и крошилась, но Эмма заказала для чертежей массивные позолоченные рамки со стеклом и спасла их. Она даже повесила их так, чтобы на них не падали солнечные лучи.

Мне эти чертежи все равно были без надобности. Я уже столько ульев сколотил, что даже ослепни я – руки все равно вспомнили бы. Некоторые даже смеялись над нами: кроме нас, никто из пчеловодов не изготавливал ульи вручную. Слишком много с ними возни. Ну, так уж у нас заведено. Это наши ульи. Я особо об этом не распространялся и хвастаться не хотел, но никогда коридор не сомневался, что в наших ульях пчелам живется намного лучше, чем в обычных, фабричных. Поэтому пусть себе смеются сколько влезет.

Инструменты я приготовил заранее, и толстые пахучие доски – тоже.

Начал я с каркасов. Электропилой выпилил планки нужного размера и резиновым молотком подогнал их друг к дружке. Дело шло споро, и результат был виден почти сразу. А вот с рамками я возился подолгу. На каждый улей приходилось по десять рамок. Единственное, что мы покупали в готовом виде, – это металлическую разделительную сетку для пчелиной матки с ячейками шириной в 4,2 миллиметра. Матка через такие ячейки пролезть не могла, а более мелкие рабочие пчелы с легкостью передвигались по улью. Да, кое-какие мелочи мы все-таки покупали.

Работа гнала сон. В прохладной мастерской, где в воздухе летала похожая на снежинки деревянная стружка, усталость отступала. К тому же под сердитые завывания электропилы все равно не уснешь. Вообще-то я всегда работал в наушниках, но сейчас надевать их не стал, позволив шуму заполнить голову – так в ней больше ни для чего места не оставалось.

Как пришла Эмма, я и не заметил. Возможно, она там долго стояла и смотрела на меня, во всяком случае, наушники надеть успела. Я заметил ее, когда повернулся взять пару реек. Эмма стояла в огромных желтых наушниках и улыбалась.

Я выключил пилу.

– Ты чего?

Но она лишь показала на свои наушники и слабо покачала головой. Понятно. Она меня не слышит. Мы стояли и глядели друг на друга, а она улыбалась. Эту улыбку я бы ни с какой другой не спутал. Женщины часто болтают про климакс, приливы, потливость и – да, от моих ушей это тоже не укрылось – про то, что больше им ничего не хочется. Однако Эмма оставалась такой, как прежде. А сейчас она стояла там, надев наушники, и что у нее на уме, догадаться было нетрудно.

Давненько мы этим не занимались, по нашим меркам – целую вечность. Последний раз был еще до приезда Тома. Пока он тут жил, мы стеснялись – боялись, что он услышит, словно Том по-прежнему был малышом и спал в нашей комнате. Каждый раз, ложась в постель, мы переходили на шепот, накрывались одеялом и читали перед сном книжки. А после его отъезда я про это вообще и думать забыл.

Эмма обняла меня и, закрыв глаза, поцеловала в губы.

– Я… не знаю, – сказал я. Мое тело сделалось каким-то неуклюжим и неповоротливым. – Я что-то устал.

В ответ она улыбнулась и вновь показала на наушники. Я попытался снять их, но она оттолкнула мою руку. Мы стояли рядом, я держал ее за руку, а Эмма все улыбалась.

– Ладно. – Я достал еще пару наушников. – Хочешь вот так, да?

Я вдруг будто ожил. Нет, тишина не наступила, даже когда я нацепил наушники, – ни одни наушники не в силах заглушить звон в ушах, дыхание и стук сердца.

Мы поцеловались, ее язык был мягким, а рот – теплым. Я усадил ее на верстак, так что ее лицо оказалось напротив моего. В мастерской было холодно, и когда мои ледяные пальцы коснулись ее кожи, Эмма вздрогнула, но не оттолкнула меня. Я немного подышал на пальцы, но, видно, так и не согрел их толком, потому что, когда я засунул руки ей под свитер, она задрожала. Она откинулась назад, ноги болтались на весу, и я поцеловал ее в живот, но она подтолкнула мою голову вниз. Когда мой язык проник внутрь, ее тело затряслось. Возможно, она застонала, но этого я не слышал.