– Вот здесь, – приговаривала она, – можно без труда обузить. И в пиджаке, и в брюках… и это снова будет прекрасный костюм. И был бы грех разъединять на части прекрасное изделие… вот так примерно…
Сильно нервничая и ощущая некое перевозбуждение, Абади не чаял уже дождаться минуты, когда он сможет уйти.
– Нет, нет, этого совершенно не требуется, – бормотал он, извиваясь при каждом прикосновении ее рук и пытаясь освободиться от брюк покойного своего наставника, в тщетной попытке скрыть эту эрекцию, хватая собственные брюки и стягивая пиджак, который швырнул на электрифицированную кровать. – Нет, ничего этого не нужно, – и он, с лицом, красным от прилива крови, подхватил ящик с инструментами и ринулся к выходу, пробормотав слова прощания, но не бросив даже взгляда в ее сторону.
И она знала, что никогда больше он не вернется, даже если крюк выпадет, задвижка согнется, а электрифицированная чудо-кровать замрет навсегда.
Утром она вышла, чтобы купить еды в бакалейной лавке на углу, и впервые со дня приезда поинтересовалась своими расходами за истекший месяц.
– Сколько я должна?
– Ничего ты нам, Нóгеле, милая, не должна, – хором отозвались владельцы лавки, пожилая пара, знавшие ее со школьной поры. – Твой брат оставил нам свою кредитную карточку, и мы немедленно покрываем ею все твои покупки. Так что можешь брать у нас, сладкая ты наша, все что душе угодно, без малейших колебаний и сомнений. Так как твой кредит у нас – безграничен.
«Безграничный кредит» привел ее в ярость, но, поскольку она не хотела разозлить брата, который, судя по всему, уже испытывал тревогу за результат столь важного для него «эксперимента», она просто решила, что с этой минуты будет пользоваться его безлимитной карточкой лишь для приобретения самых необходимых для жизни продуктов, а все другое, несмотря на расстояние, будет приносить с рынка Махане Иегуда, используя для этого старую материнскую продуктовую тележку.
Побаловав себя чуть-чуть лакомствами, приобретенными ею на шуке, она приготовила телевизионную ловушку для мальчишек. Она опустила жалюзи и задернула шторы, затемнив квартиру, сняла уличную одежду, облачившись в легкий халат, бдительно прислушиваясь к звукам шагов, отдававшихся то снизу вверх, то сверху вниз, сопровождаемых сводящим с ума диким воем, издаваемым маленьким цадиком. Вскоре, знала она, мальчишки тихонько подберутся к наружной двери и начнут прислушиваться, решая, есть ли кто из владельцев квартиры внутри, и если есть – улеглись они уже или еще нет.
После последнего вторжения она собралась было отправляться наверх, в квартиру Померанцев и официально пожаловаться на бесчинства неугомонных сорванцов. Но из тихого приюта для пожилых, расположенного в Тель-Авиве, до нее донесся умоляющий голос ее матери. «Нет, моя девочка, нет, Нóга, не надо. Миссис Померанц… она очень, очень больна. Она едва ли понимает, что происходит вокруг, а мистер Померанц… ох, он не в состоянии… он не может ничего и уж тем более не контролирует ситуацию. Большую часть времени он молится в синагоге, приходя домой едва ли не в полночь. Дай возможность задвижке, поставленной Абади, доказать свою прочность».
И в самом деле – засов, установленный Абади, в эту минуту подвергался экзаменационной проверке. Устроившись поуютнее в своей подростковой кровати, она слышала, как заскрипел ключ, поворачиваясь в замке, как щелкнул язычок… но когда тот, кто был снаружи, потянул дверную ручку – дверь отказалась открываться. Юный грабитель в недоумении задергал ручкой еще и еще раз, но засов держался непоколебимо, преграждая путь к вожделенному телевизору, так что маленькому кандидату в цадики не оставалось ничего другого, кроме как дергать и дергать, сопровождая эти усилия отчаянным и безутешным воплем.
