Лабеон обладал республиканским духом, унаследованным от отца, который, сражаясь на равнинах Филипп за свободу, увидев поражение, приказал убить себя рабу. Сын, воспитанный в тех же принципах, всегда сохранял большую гордость. Когда Август выразил беспокойство из-за множества недовольных после пересмотра списка сенаторов, кто-то предложил, чтобы сенаторы несли охрану вокруг его особы. «Я соня, – резко ответил Лабеон, – я плохо справлюсь с этой обязанностью».
Понятно, что такие черты характера, проявляемые во всем поведении, не способствовали обретению милости принцепса. И хотя Лабеон был человеком больших заслуг и выдающимся юристом, он так и не смог достичь консульства. Август же, напротив, осыпал почестями Атея Капитона, соперника Лабеона в юриспруденции, но умевшего лучше приспосабливаться к духу времени.
Поскольку метод передачи выбора членов сената на усмотрение самих сенаторов не оправдал надежд Августа, он взял завершение этой работы на себя, с помощью Агриппы, и назначил на оставшиеся вакантные места. Но, несмотря на всю тщательность, ему не удалось избежать справедливых поводов для недовольства. Ливиней Регул публично жаловался в сенате на свое исключение, в то время как его сын и другие, которым он себя ничуть не уступал, были допущены. Он перечислил свои военные кампании и в indignation разорвал тогу, показывая почетные шрамы от ран, полученных в боях. Аврункулей Пэт просил разрешения уступить свое место отцу, исключенному из списка. После этих и подобных заявлений Август пересмотрел свой список и внес некоторые изменения.
Эта уступчивость поощрила многих к новым жалобам в надежде на такой же успех. Но дела должны быть завершены: Август сохранил почетные привилегии сенаторского звания за теми, чьи претензии казались обоснованными, и разрешил им добиваться должностей для возвращения в сенат. Некоторые воспользовались этой возможностью, примеры чего не были редкими при республиканском правлении. Остальные провели жизнь в положении, среднем между сенаторским и обычным гражданским статусом.
Во всей этой операции Августа по отношению к сенату нет ничего, кроме похвального. Но нельзя сказать того же о его обращении с Лепидом. Этот низложенный триумвир добровольно оставался в деревне, стараясь скрыть позор своего падения. Август, видимо, раздраженный тем, что его вопреки воле сохранили в сенате, заставил его приехать в город и присутствовать в сенате, где тот терпел унижения; принцепс нарочно спрашивал его мнение последним среди всех консуляров. В этой мести было что-то мелкое. Гораздо больше подобало бы владыке мира позволить своему врагу, от которого ему уже ничего не грозило, доживать в obscurity, которую тот сам для себя избрал.
Многие из недовольных подозревались в злоумышлениях против Августа и Агриппы. Вероятно, к этому времени относится заговор Эгнатия Руфа, достойное завершение всех безумных предприятий, которыми он прославил свою дерзость. Он был раскрыт и казнен вместе с сообщниками. Таков рассказ Веллея. Дион, не называя Эгнатия, но, видимо, говоря о том же событии, не высказывается определенно о реальности или ложности обвинения. Он замечает, что частным лицам трудно проникать в такие государственные тайны, и ручается только за факты, известные публично.
Среди тех, кому Август сохранил или пожаловал сенаторское звание, многие не обладали имуществом, требуемым для этого достоинства по древним законам. Гражданские войны разорили множество семей, особенно знатнейших, которые, возглавляя factions, всегда больше страдают от последующих бедствий. Август учел это всеобщее неудобство и сначала снизил требуемую сумму наполовину – до 400 тысяч сестерциев. Позже, по мере восстановления благосостояния граждан благодаря миру и спокойствию, он приблизился к прежней норме и даже превысил ее: вместо 800 тысяч сестерциев он потребовал, чтобы каждый сенатор обладал миллионом, а затем и 1,2 миллиона.
