Вскоре народ понял, что его надежды были обмануты. Те, кто убил Менахема, не желали прекращать войну, а лишь хотели единолично командовать. Поэтому, несмотря на мольбы большинства граждан не нападать на римлян, запершихся в трёх башнях, о которых я уже говорил, мятежники лишь с ещё большей яростью бросились на штурм. Вскоре осаждённые сочли бы себя счастливыми, если бы им сохранили жизнь и позволили покинуть Иерусалим. Меттий, командовавший этими войсками, предложил сдаться, и коварные враги с радостью согласились, хотя и не собирались выполнять своих обещаний. Действительно, когда римляне вышли из башен, положившись на клятву, и, согласно договору, сложили щиты и мечи, Элеазар и его люди набросились на них и перебили всех, кроме Меттия, который пообещал принять иудаизм и даже согласился на обрезание.
Такая ужасная вероломность сделала ненависть между сторонами непримиримой – чего, собственно, и добивались мятежники. Но мирное население и знатные люди города возненавидели это злодеяние, оскорблявшее и Бога, и людей, и которое, словно для придания ему ещё большей гнусности, было совершено в день субботний. Они считали месть неизбежной и скорбели о печальной необходимости разделить участь тех, чьи преступления вызывали у них ужас.
В тот же день и час иудеи Кесарии были истреблены язычниками, среди которых жили. Эта кровавая расправа стала следствием прежних распрей, о которых я уже говорил, и можно предположить, что Флор, находившийся там, одобрил и поощрил жестокость, столь соответствовавшую его ненависти к иудеям. Погибло двадцать тысяч; уцелевшие были схвачены и брошены в тюрьму по приказу прокуратора, и в Кесарии не осталось ни одного иудея.
Эта резня ожесточила весь народ, который отомстил сирийским городам и деревням. Повсюду иудеи, разделённые на небольшие отряды, несли огонь и меч. Сирийцы, как можно догадаться, не давали себя убивать без сопротивления. Таким образом, все города Сирии разделились на два лагеря, ведущих беспощадную войну. Жадность, как это обычно бывает в таких случаях, соединилась с жестокостью и ненавистью. Убийцы обогащались за счёт имущества убитых, и эта новая приманка умножила зверства: улицы и площади были усеяны трупами – мужчин, женщин и детей, – что было ужаснее, чем поле боя после кровопролитной битвы. Лишь четыре города во всей Сирии не участвовали в этой резне и остались спокойными: Антиохия, Сидон, Апамея и Гераса.
В то же время мятежники захватили Кипрос – крепость, построенную Иродом над Иерихоном, – и разрушили её укрепления; а жители Махеронта, важной крепости, которую Плиний [6] называет второй цитаделью Иудеи после Иерусалима, уговорили римский гарнизон покинуть город без боя, после чего стали его полными хозяевами.
Эти невыносимые бесчинства в конце концов навлекли на иудеев войну с римлянами. Цестий, видя, что весь народ берется за оружие, вынужден был выступить в поход. Он взял с собой лучшие легионы, к которым присоединились вспомогательные войска, предоставленные соседними царями – Антиохом Коммагенским, Соэмом Эмесским и Агриппой. Последний лично сопровождал его, и они вместе вступили в Иудею. Цестий без труда проложил путь к столице: он взял и разрушил Яффу, осмелившуюся оказать сопротивление, и расположился лагерем в пятидесяти стадиях от Иерусалима, пока иудеи праздновали Кущи.
Они смело атаковали его, и их натиск был так стремителен, что расстроил ряды римлян и поставил всю армию в опасное положение. Однако римляне оправились и отбросили иудеев к городу. Но в первой схватке они потеряли пятьсот пятнадцать человек, тогда как со стороны иудеев пало лишь двадцать два. В этом бою особенно отличился Симон, сын Гиоры, о котором нам ещё не раз придётся говорить.
