Из этого описания характера Лициния видно, что нет ничего удивительного в том, что Галерий любил его, находя в нем почти свое второе «я». Уже давно, как я уже отмечал, он задумал возвысить его. Однако во время первого изменения системы власти, которое он инициировал, он не предложил его Диоклетиану в качестве Цезаря, потому что Лицинию тогда было уже за сорок, и он казался ему в том возрасте, когда можно сразу стать Августом. Он рассчитывал на место Констанция Хлора, но его план был нарушен возвышением Константина, и он воспользовался смертью Севера, чтобы наконец осуществить задуманное.
Узурпация Максенция и безумные амбиции Максимиана создавали новое препятствие; и я убежден, что именно из-за этих трудностей Галерий пожелал придать своим действиям видимость законности, заручившись согласием Диоклетиана, который был как бы отцом всех правящих тогда князей и чье достоинство, сохраненное им в отставке, все еще внушало почтение. Поэтому Галерий пригласил его прибыть в Карнунт в Паннонии, где он тогда находился, чтобы они могли посовещаться. Именно в этот город явился Максимиан, неожиданный и нежеланный, с планами, совершенно отличными от их замыслов. По-видимому, он намеревался добиться от Диоклетиана личными просьбами того, чего не смог достичь письмами, и склонить его вновь принять верховную власть, чтобы, как он говорил, империя, восстановленная и сохраненная их многолетними трудами, не оказалась во власти неразумной молодежи, которая сама себя впутывала в управление, к которому была неспособна. Диоклетиану нетрудно было разглядеть за этими красивыми словами и рассуждениями об общественном благе личный интерес, двигавший его коллегой; но, не вдаваясь в бесполезные объяснения, он ограничился восхвалением сладости покоя, которым наслаждался в отставке, и, вероятно, именно тогда привел в пример овощи со своего огорода, предпочитая их всем почестям. Таким образом, в Карнунте все прошло мирно. Лициний был провозглашен Августом Галерием в присутствии Диоклетиана и Максимиана 11 ноября того же 307 года, когда был убит Север, и получил в управление Паннонию и Рецию, ожидая, вероятно, Италию, когда Максенций будет лишен ее.
Назначив Лициния Августом, Галерий подтвердил и усугубил опалу Максимиана. Тем не менее, кажется, он хотел утешить его некоторыми знаками внимания и даже позволил ему сохранить почести и титул Августа, сделав его своим коллегой по консулату на следующий 308 год и даже предоставив ему первое место.
Здесь я должен предупредить, что со времени узурпации Максенция путаница, царившая в империи, внесла большой беспорядок в летописи, так что консулаты всех этих лет сильно запутаны. Максенций никогда не признавался Галерием, главой империи, и, в свою очередь, Галерий не признавался в Риме, где господствовал Максенций. Каждый из этих двух князей назначал своих консулов и не принимал назначенных другим. Отсюда множество недоразумений, которые часто очень трудно разъяснить. Здесь не место вдаваться в подобные дискуссии: любопытствующие могут обратиться к г-ну де Тиллемону.
Максимиан, Август по титулу и обладающий бесплодными почестями консулата, который даже не признавался в Риме, недолго оставался у Галерия. В 308 году он вернулся в Галлию, где Константин предоставил ему убежище, еще не научившись не доверять своему тестю и его неисцелимой страсти к власти, которая владела этим честолюбивым стариком. Тот, чтобы поддержать доверчивость зятя, сделал вид, что проявляет умеренность, и во второй раз сложил с себя пурпур. Он рассчитывал таким образом избавиться от всех подозрений и тем вернее восстановить свое положение, чем тише и скрытнее будут его маневры. Легковерие Константина способствовало коварным надеждам Максимиана. Молодой император не только обеспечил тестю жизнь в императорской роскоши в качестве частного лица, но и проявлял к нему крайнюю почтительность: он хотел, чтобы подданные почитали Максимиана и повиновались ему, и сам подавал им пример, следуя его советам, угадывая его желания, оставляя себе почти лишь почет верховной власти, а ему – ее реальную силу.
