– Так когда, вы сказали, мы увидим высокие стены Ленцига, уважаемый рыцарь?
– Я и не говорил. Если не будем слишком часто останавливаться в дороге, то завтра к вечеру прибудем.
– Либо ещё одна ночёвка под небом? – пробормотал Лодук, теребя свою рыжую бороду. – Этого нам позволить себе ну никак нельзя! Не сочтите за грубость, сударь рыцарь, но не могли бы вы завтра максимально ускорить наше передвижение? Понимаете ли, у меня есть особенное хобби, я нумизмат. А в Ленциге, понимаете ли, у меня имеется одно дельце к моему сородичу-нумизмату. Ну, а он, понимаете ли, может меня не дождаться, и тогда мне придётся остаться без…
– Как получится, господин Лодук, – холодно оборвал его Тальес, – в обозе, вверенным мне под охрану, путешествуют не только солдаты вроде меня, купцы вроде гнома, банкиры вроде вас, но ещё и множество поселян со своим скарбом. А также их маленькие дети. И мне всё равно, успеете ли вы пополнить свою коллекцию очередной редкой монетой или нет, но загонять детей вусмерть я не собираюсь. Понимаете? Или не понимаете?
– Ха-ха! – расплылся в широкой улыбке Газгу, поднимая нос от котла. – Вона тебе, получи пупок замухратый! Понял? Хрена тебе с маслицем, а не монеты твои засратые! А ещё, понимаешь, с вином припёрся, умасливать пытался…
– Просеивайте свою грязную речь, господин Газгу, – ещё холоднее бросил рыцарь, – иначе, клянусь своим именем, я сам этим займусь.
– Всё, всё, молчу, – ухмыльнулся гном, пробуя варево на вкус, – ох, ядрица-водица, хорош навар-то получился!
– Кхм… кхм… – пробубнил Лодук, попыхивая трубочкой, – досадно, однако, будет опоздать. Но я вас понял, уважаемый рыцарь. Докучать сим вопросом более не намерен. Вино оставьте в знак… эм… уважения.
Тальес пожал плечами и, проводив лепра взглядом, наполнил походный кубок. Вокруг сновал народ и общими усилиями рождал неповторимую симфонию бивуака: раздавались переклички, смех, разговоры; плакал чей-то ребёнок, кто-то поигрывал на свирели, кто-то подпевал; мужлан-кузнец бранил свою жёнушку за какие-то грешки, та в ответ кудахтала и ревела одновременно, словно доселе невиданная учёному свету помесь квочки и вепря. Воздух помимо ночной летней свежести наполнялся запахом гномьей похлёбки, которая, если честно признаться, пахла очень даже недурно.
– Это вот он с виду такой вежливый и хорошенький, – рассмеялся Газгу, помешивая содержимое котелка большим черпаком, – а в душе, как и все мы, низкорослики, торгаш. Но я того хотя бы не скрываю, в отличие от этого двухличного заморыша.
– Правильно говорится «двуличного», господин Газгу.
– А? Чегось?
– Ничегось. Скоро будет готова ваша стряпня?
– Уже, милчек рыцарь, пять минуточек и будем разливать по чашечкам! Вы такого ещё не кушали – бабкой клянусь! – как попробуете, так пальцы свои до локтей обглодаете!
– Я весь в предвкушении, – фыркнул Тальес и подозвал одного из своих людей, безусого солдатика по имени Яник, – вели всем собираться. Сейчас харчи раздавать будут, похлёбку мясную и картошку запечённую.
– Понял! Буит сделано, сеньор Тальес!
Вскоре вся разномастная группа путешественников собралась возле костра и теперь, выстроившись в очередь, ожидала выдачи похлёбки. Газгу с видом древнего бога плодородия, снизошедшего своей милостью до простых смертных, разливал исходящее паром варево по глубоким чашам, затем выдавал голодным путникам по паре сухарей и, в зависимости от размеров получателя, по большой или малой картошине. Каждое проделанное действие гном сопровождал фразочкой, вроде: «кушай, кушай, да не обжирайся», «от мала до велика, все одного лика», «спасаю людей от поедания себе подобных», «а монетку ты для кормильца подготовил?» или «папочка Газгу всех вас, деточек, накормит». На благодарность челяди он отвечал: «Спасибо тем, кто ел, а приготовить – каждый может».
