Рюрик послал его разведать, как дела в Гардарики, кто где сидит, с кого шкуру берёт, и чем ромейский царь промышляет на жарком южном море. Олег ещё не ходил так далеко, хотя не раз за свои двадцать лет бывал у данов и саксов, забирался по Волге к булгарам и по Двине в Полоцк. Олег рос на кораблях, и твердь земная нагоняла на него тоску.
Двое взятых на борт вскоре разделились. Девушка дичилась варягов, хотя те не посягали на неё – Олег запретил. А парень быстро с Олегом сдружился. Этого парня звали Любор. Девушку, бывшую с ним, но, очевидно, не его жену – Янка.
В один из долгих безветренных дней, когда судно мучительно противилось течению на вёслах, Жегор вырезал его лицо на обшивке борта. Скуластое, с широким ясным лбом и крылатым носом. За двадцать дней плавания он успел вырезать тут лица всех гребцов. По дню на каждого. Русы дивились умению мальчугана, а Олег гордился, что везёт такой подарок господину Великому Киеву.
Вот и лик Любора проник через древесную толщу, заняв место в кольце бортов. Жегор вырезал всё время, за что получил кличку лубоед. Так называли на Ильмени жука-точильщика. Узоры покрыли бортовую насаду, мачту, даже реи, куда он забирался по вечерам, когда ладьи выносили на берег и разводили костры. Гребцы сидели у огней, а мальчуган ползал по мачтам со своим нехитрым инструментом. Сначала над ним подтрунивали, но потом стали зазывать с одного корабля на другой – всем хотелось завести на борту этакую красоту.
Скоро варяги уже представляли себе своих богов – одноглазого Одина и могучего Тора – именно такими, какими их вырезал Жегор. А словене соглашались, глядя на усатую бровастую личину в шлеме-шишаке:
– Вот это я понимаю, это Перун наш Сварожич!
И довольно оглаживая бороду, садились за вёсла – уж раз на борту сам Перун едет, можно и потрудиться.
Корабельная жизнь нравилась Жегору. Ветер наполнял его силой. Ароматный весенний дождь он встречал под намётом, который тянули прямо от мачты до бортов. И дождь был певучий. Вторя ему, пели на своём языке варяги. Мелодия песен вещала Жегору больше слов – там были битвы, легенды о владыках, о деяниях богов, о небесном граде Асгарде и Вальхалле, куда девы-валькирии уносят души воинов.
Пели и у костров по вечерам. Старые викинги, зачарованно глядя в пламя костра, говорили о набегах. В их глазах проносились тени воинов, зарницы горящих кораблей, блеск золота. Иногда Олег переводил Жегору, о чём был рассказ. Вообще Олег был хоть и совсем молодым, но внимательным воеводой. Умел и ободрить, и развеселить в любую пору. Например, мальчик быстро узнал, как устроена «баба», и почему сначала надо ей «приятного нашептать», а уж потом под рубаху лезть. Хотя ни под какую рубаху ему лезть пока не хотелось. А вот старшие гридни просили его всё это вырезать на внутренней части кормы – чтобы не скучно было на вёсла налегать. Удивительное дело, но мальчик воспроизвёл всё в точности, как оно устроено, чем вызвал к себе ещё большее уважение.
Ближе к Киеву Днепр стал оживлённым. У горизонта на реке всегда виднелись паруса. Иной раз чужие ладьи проходили мимо – быстро, без вёсел, на попутном течении и ветру. Это были византийские дромоны с треугольным «латинским» парусом и знаками креста, и похожие на них арабские галеры, носы которых были сильно наклонены к воде, чем смешили викингов. Их-то драккары, напротив, стремили своих драконов к небу, скалясь оттуда на весь мир.
