– Будет что рассказать, – ответил Загылбай, загнув угол рта, – в наших землях таких красавиц не сыскать.
Ольга проглотила отвращение, поняв, что печенегов развлекали молоденькими невольницами. Она холодно кивнула.
– Я рада. Но с чем же вы к нам пожаловали? Уж не на красу нашу глядеть, знаемо.
– Позволь сразу молвить, – сказал он и, получив добро, выдал на одном дыхании, – каган Игорь, как знает госпожа, не первое лето ходит на Пересечень, да в болотах там стоит. Недавно мы снова видели его дружину, когда собирали дань с уличей.
Он многозначительно промолчал. Ведь сам Киев не собирал дани в тех землях. Ровное молчание княгини Загылбай принял за стойкость при нанесённой обиде.
– Теперь твой каган построил там город. За две луны.
Ольга снова не повела бровью, а бояре вокруг зашептались.
– Нам уже нехорошо – это ведь наши данники. Зачем каган Игорь портит с нами мир? Зачем хочет отнять наши угодья? Но я не злюсь на него, а даже смешно мне. Ведь он ничего не может! – продолжил печенег. – Никто не строит свой город там, где намерен победить и забрать себе чужой. Это всё равно что встать на колени перед стенами, которые не можешь взять, и молить их пасть. И каган не бросает своих людей в чужой земле. А наши гонцы сказали, что он покинул Пересечень и уже по дороге сюда. Корабли Киева готовятся к отплытию. Да будут мои глаза перстнями коршуна, если это не так!
– Наш добрый гость не может знать, что на уме у князя! – встал со скамьи боярин Радуйло. – Одно дело, коли…
– А ну! Молчать! – зыкнула Ольга, и вдруг вся скамья бояр вздрогнула. – Не к вам говорят, а ко князю!
Словно свекольным соком обдало лица. Девка безродная киевской знати рты затыкает!
Загылбай внимательно проследил за лицами бояр. Но те быстро вернули прежнее выражение. Все, как один, умолкли, а Радуйло сел, даже склонив голову. Загылбай ничего не прознал.
Не выноси сор из избы – таков неписаный закон славян. Ольга хорошо впитала его. Позже она сама кланялась в пояс Радуйле, прося извинить за дерзость, но и тот знал, что девица играла, и зла не держал.
– Продолжай-ка, – сказала Ольга.
Загылбай развёл руками.
– Вот и прошу я тебя, мать дома великого, отговорить мужа от дурного дела, да позора вдобавок. Ведь уличи себе не хозяева. И потому так сильны, что за ними наши ханы стоят. А если Игорь копьё на уличей повернул, значит, и на ханов встаёт. Сама рассуди, чем дело выйдет. А что на болотах второй год стоит без толку – так смех только.
Загылбай сложил руки на груди и был готов слушать.
– Если это всё, о чём просишь, то будь по-твоему. Мужу передам твои слова. Голова – он, а я только совет мирный.
– Передать мало, – Загылбай расплёл руки и упёр их в колени, подавшись вперёд острым оком, – ты сама думай-решай.
– А если таково моё решение – ему передать. Что ж с того?
– Нечего ему передавать, княгинюшка, – тишина звенела от его слов, – там, за Черниговом, в дне пути от Киева, стоит моя тьма. Десять тысяч конных. Любого сметёт враз. Не успеет он народа покликать. Так слушай дальше, голубушка. Я не им говорю, – он мотнул головой на бояр, – а тебе одной. Бери мою тьму конных, владей. Сам тебе служить пойду. Только задави мужнину дружину, да его на место поставь. Очаг ваш ворошить не хочу, и тебе решать, что с ним делать… Любить его будешь, как раньше любила – твоё право. Но дружины его лишишь с моей помощью, сама Киевом править станешь, а Игорь твой умнее будет. У нас в степи говорят, мужу голову перед женой склонить – умнее стать. Потому что склонить перед женой голову можно только в одном случае – если она за тебя на тот свет сходила, да душу твою живой вернула.
