Он попросил бояр покинуть залу и остался с Ольгой наедине. Она насмешливо храбрилась.
– Я ведь знаю, как тебе страшно, – сказал Жирослав.
Этого Ольга не ожидала. Она поправила серебряные луницы на лбу, сдула прядь со щеки и хмыкнула:
– Вот ещё! Не меня ли на трон посадили?
Ему хотелось рыкнуть на неё или даже отвесить пощёчину, как делал в своём дому. Он знал, что ничего бы ему за это не было… Но именно, что ничего. Девка бы заперлась ещё глубже. Ребёнок она ещё. Да не пожелать её судьбы никому.
Потому он просто прохаживался перед ней, сложив руки на пузе.
– У меня мать умирает, – сказал Жирослав вдруг, – седьмой десяток давно ей минул. У нас так редко живут. Из ума вышла, никого, кроме меня не признаёт, корчится в собственной луже. Орёт от боли дурниной.
Он прошёлся обратно, потирая каменья в перстнях. Он говорил правду.
– А я тут с тобой маюсь. А до тебя – этого косоглазого привечал. А она – там одна…
Ольга оставила кривить рот и поглядела исподлобья внимательно.
– Ну чего надо-то? – буркнула она. – Слушаю.
– Слушаешь? – рявкнул он, но фыркнул, как конь и унял рык. – А что-то не видно, что слушаешь. Я сам-то тебя тут не ждал. И откуда такую тебя приволокли, и зачем – не мне судить… Но меня князь за тобой смотреть поставил. Ты не знаешь, кто такие степняки, ты не знаешь ничего про степь, про славу переднюю, про землю Руси. У вас там в Пскове с лешего на бешего княжий плащ вешают, да за варягами волочатся. Нюхать силы не нюхали, а всё пресмыкаются. Ты и сама-то варяжка. А ничего не видали там у вас. Что и за околицей мир есть. Знаешь, что плыть лето и зиму – а ромейскую землю не обплывёшь? Знаешь, что на востоке Сварог в небе на полдня раньше встаёт? А что норманны за тридевять земель ходили и чёрных людей видели, где вместо земли и воды песок горячий, хоть яйца вари?
Ольга слушала внимательно.
– А знаешь ты, что половина этого мира греческому Богу поклоняется, и что так стало вот-вот? Когда я ещё под лавку ходил, не гнувшись, так не было. Но скоро и нас этот Бог захватит. Или степь нас захватит. И будут тебя и меня гнать отсюда с шерстью козьей в пятки зашитой. А олово в рот лить. А девок, вроде тебя… Да ты, небось, всё о желторотом каком-нибудь думаешь? Остался у тебя там, на отчине, сопляк, ты и вздыхаешь. Куда там шерсть в пятках, да греческий Бог, когда он тебе при луне на ушко шептал? Да гори она огнём, земля киевская, а ты помечтай про соловья!
Ольга покраснела. Как это он угадал? Или все уже знают про Малко?
– Я уже не гожусь тебя наставлять, – тихо продолжил он, – раньше бы давно за волосы оттаскал, как суку за ухо. Что мне князь? Ты пока с ним вокруг огня не ходила, чашу не пила, да на ложе не ложилась. Тебя бы прищёлкнуть, как вошь на ногте. Да не успею замену найти на завтра. А тебе завтра слово держать.
Он отёр взмокший лоб и сел отдышаться на сундук.
– Теперь слушай.
Жирослав наставлял её до утра. Потом дал немного поспать, и до полудня прошла встреча Ольги с печенегом. Загылбай не знал, что перед ним ещё не княгиня, а невеста. Хотя и подивился её молодости.
– Если у вас даже дети такие мудро правят, то силён Киев, – заметил он, присаживаясь на подушку. Её привезли с собой из степи. Славяне не знали подушек, а там, где уже начинали узнавать, клали их не под ягодицы, а под голову, чем сильно смешили степняков.
– Хорошо ли ночевали гости? – спросила Ольга. Ей легко далось начать разговор без дрожи в голосе. Власть тут же опьянила её и осталось лишь не противиться. Это заметили все по блеску её сыро-зелёных глаз.
