– Что это? – прошептала Эля, от увиденного у неё перехватило дыхание.
– Это мамин грим, – довольным голосом произнесла Таня.
– Я тебя сейчас убью, – рассердилась Эля.
– А вот и не убьёшь. Если убьёшь – в тюрьму сядешь, и тогда прощай Лилькина диссертация. Её же к защите тогда не допустят. Впрочем, может, это и хорошо, что не допустят. Как ты думаешь? – спросила она и тут же покачала головой. – Нет, Лилька тогда совсем с катушек съедет.
– Немедленно убери со своего лица эту гадость, – сказала Эля, – и… и переоденься.
– «Гадость» уберу, но не всю, – ответила Таня.
* * *
По дороге в магазин Таня вдруг достала из кармана сарафана, отданного вчера сестрой, какой-то странный предмет, сделанный из проволоки, и потребовала, чтобы они ещё раз взглянули на усадебный флигель: ей необходимо было проверить наличие геопатогенных зон.
– Каких зон? – озадаченно переспросила Эля.
– Геопатогенных, – снисходительно повторила Таня.
Пришлось изменить маршрут и направиться в сторону бывшей усадьбы. Пока Таня со своим странным прибором обходила флигель в поисках нужных ей зон, Эля увидела возле одного из разросшегося кустарника треснувшую мраморную скамейку и присела на неё.
«Неужели здесь когда-то была красивая ухоженная усадьба? – подумала она, глядя на заколоченный флигель. – Можно только воображать, как всё выглядело при Тормасове. Клумбы, статуи богов и богинь, садовые дорожки, оранжерея, в которой выращивались фрукты. Наверное, и фонтан был. И конечно же, как и во всякой усадьбе, здесь собиралось немало гостей. Играл рояль, звучали романсы. Все аплодировали прелестному пению и восхищались красотой и гостеприимством хозяйки дома. Странно, почему граф не захотел жить в обновлённом поместье? Может быть, он из тех людей, что, закончив какой-нибудь проект, сразу же теряют к нему всякий интерес? Дело сделано, цель достигнута, необходимы новые задачи и свершения, не менее трудные и увлекательные».
– Ничего здесь нет! – прерывая Элины размышления, недовольно произнесла Таня, подойдя к скамейке. – Попробую обойти флигель против часовой стрелки.
– Я подожду тебя возле церкви, – сказала Эля, вставая и отряхивая юбку.
Когда она проходила мимо пруда, то невольно остановилась и принялась любоваться его чистой гладью, в которой отражалась церковь. В памяти неожиданно вспыли строки из стихотворения Черубины де Габриак:
Там в зеркале, на дне, —
Подводный сад, жемчужные цветы…
Эля закрыла глаза и вдруг увидела себя в комнате, заставленной цветами. Она стояла перед большим зеркалом в длинном белом платье, расшитом кружевами и жемчугом. Жемчуга было невероятно много: он украшал её волосы, обхватывал шею, блестел и переливался в ушах. Эля невольно залюбовалась своим отражением. Вдруг двери за её спиной распахнулись, и в зеркале отразилась длинная анфилада комнат. Откуда-то из их глубины до неё донесся чудесный женский голос, который пел:
Твой смех прозвучал, серебристый,
Нежней, чем серебряный звон, —
Нежнее, чем ландыш душистый,
Когда он в другого влюблён.
Эля узнала стихи Бальмонта и направилась на этот манивший её своей красотой голос. Она шла и шла, пока не дошла до последней, закрытой комнаты. Эля взялась за ручки дверей, чтобы распахнуть их, и…
– И о чём же ты так задумалась? – неожиданно раздался за её спиной мужской голос.
– Господи, Степан, вы всегда появляетесь так неожиданно? – сердито произнесла, обернувшись, Эля.
