Уже в декабре закипает кровь,
По сердцу влюблённому – гололедица.
Волчицею чую жертву – новь! —
Скитаясь по лесу, и голод смертного
По следу ведёт, и с языка – любовь
Слюной в предчувствии прыжка победного.
Поджарой волчицей, ухватистой – новь!
Охотников – мимо! И пуль их – мимо!
По следу ведут их псы, но кровь
И в них закипает, и – не в глаз, а в бровь —
Нюх изменяет им неодолимо.
И должно явиться Слово.
Появиться из пучины.
И неведомою плотью
Устрашающей личины
Испугать – и удалиться,
Шею длинную скрывая.
Чтобы в нас, по нашим лицам,
Было видно – оживаем:
Каждой судорогой страха,
Звуком нечленораздельным,
И под вымокшей рубахой
Этим потом неподдельным;
Каждым жестом, взор прикрывшим,
В самого себя вглядеться,
Чтобы чувствовали – дышим,
И – так странно! – бьётся сердце.
Оттого, что позабыто
И утрачено Начало
И концом пера изрыта
Почва в поисках немало
И должно явиться Слово.
Появиться из пучины.
И неведомою плотью
Устрашающей личины
Испугать – и удалиться…
Чтобы в нас, по нашим лицам…
Оживаем…
Бьётся сердце…
А в природе безпредметный разговор —
Слово Божье, просто так оно летит.
И, вступая в перекличку или спор,
всё шуршит, свистит, щебечет и трещит.
И никто не ищет смысла – нет нужды —
В недосказанном, невнятном – предрешён.
И оттал-киваю-щийся от воды,
Пеликан, как Моцарт, отрешён.
Не придёт, счастливчик, в голову ему
И подумать – «Вот я, птица-пеликан!»
Что какой-нибудь в завистливом дыму
Сеть ему готовит и капкан.
А и зверь голодный если налетит,
Не из зависти – как Вы же на бифштекс.
И дуэт страстей их предварит
Высшей справедливости гротеск.
Так, в прекрасной бессловесности кружась,
Шум и голос музыкальных ищут форм.
Каждый – логика другого, отродясь
Не убийца, не доносчик и не вор.
Между закатом и зарёй
Во тьме ночной никто не спит.
И, словно он с землёй сырой
Самой без страха говорит.
Тысячелетья вороша,
Не успокоится душа.
Скорее мир она обрушит,
Как тесно скроенный наряд.
Т а м всюду рубища горят…
Ветер! Ветрище!
Седой старичище!
Воешь всё, сердишься,
Ветер-ветрище?
А я не люблю,
когда громко вслух.
Пред тобой с мольбою
В ноги – бух:
– Не вой, не ворчи,
Даром треск в печи.
Под ногами у тебя —
Снега.
Пред тобою – человек.
Легка
Одежонка на нём,
рвань.
Вон зевает, засыпает,
Глянь.
Ветер! Ветрище!
Седой старичище,
На него что ль сердишься?
Ветер-ветрище.
А в чём повинен он —
Суд стихий! —
Тем, что жизни сон —
В стихи?
А след его заметаешь
зачем?
Громок, ветрище,
Громок, а нем.
Ветер-ветрище!
В уши свищет.
Спасёт ли убежище?
Ветер-ветрище:
«Всех – на упокой!
Крыши все – долой!
Дороги – замести!
Никого не спасти!» —
Но того всегда спасало,
Кто ветру —
«И этого ветра мало!»
Защищена
стенами четырьмя.
Но ничего, ничего
ветра окромя
Нет – внутри ли, снаружи.
Кружит, вьюжит!
Штор опахала.
– И этого ветра мало!
«Здесь дух свободный правит», – так скажи.
И все оставь свои поползновенья
Втолковывать ему про жизнь
С вершины мнимой самомненья.
Откуда знать кому уставный пункт дождя?
Секретна миссия снегов, пароль и имя,
В путь посылавшего их грозного вождя,
Их тайный разговор между своими.
Смешён совет. Анекдотична спесь,
С которой высказан. Уверенность во благе
Не смехотворна ли? И мысль, что мой и весь,
Отныне отдана неведомой присяге.
Замшелым блеском роскоши былой,
Дорогой хоженой, но сплошь теперь заросшей,
Хочу забыться, спрятаться за мглой,
Забытой всеми, брошенною в прошлое.
Учёной дикостью – усы и борода,
Увы, не вырастут, мой образ дополняя —
